Катю визит Алины расстроил, а точнее выбил из колеи, стряхнув паутину со старых комплексов. Как бы ни хотелось представлять невесту Андрея глупой и неприятной особой, предавшей жениха в трудную минуту, но, видя Алину, Катя не могла не согласиться с тем, что девушка очень красива, по всей видимости, умна и умеет держаться с королевским достоинством. И все-таки: какое она имела право появляться тут? Да еще вести себя так – по-хозяйски? И почему Андрей ее не выгнал? Неужели он все еще любит ее? Неужели умному Андрею нравятся такие женщины?
«А почему нет? – спрашивала Катя себя, допивая кофе. - Именно такие и нравятся большинству мужчин: длинные ноги, красивое лицо, стервозный характер».
Катя и предположить не могла, насколько она неправа. Да и откуда ей было знать, что Андрею нравится совсем другая девушка.
Андрей с удивительным упорством не желал замечать, что его отношение к Катерине выходит за рамки простого человеческого расположения, пока однажды не зашел в ее кабинет…
…и застыл на пороге. Катя его не заметила: стояла, пританцовывая в такт мелодии, которую сама же и негромко напевала, попутно изучая новый каталог очередного поставщика. Чуть склоненная голова, выбившийся из прически локон-пружинка, упавший на шею. И опять появилось желание, которое он с таким упорством гнал от себя: подойти к ней, прижать спиной к своей груди и стоять, вдыхая ее аромат, а потом, развернув, обхватить ладонями ее лицо и долго, старательно изучать своими губами ее губы… Он, пятясь, вернулся в свой кабинет, добрался до стола, грузно осел в кресло и стал бессмысленно елозить мышкой по коврику: закрывал и открывал документы, но ни черта не видел и не понимал.
Что с ним? Похоть, подхлестнутая долгим воздержанием? Не похоже. Другую окраску имеют эротические мечтания. Представляя Катю рядом с собой, он чаще рисовал в воображении не смелые постельные сцены, хотя и такие фантазии горячили кровь, а картины спокойных дней, совместных поездок за город, прогулок и бесед. Он представлял, как здорово было бы позвонить ей и поболтать о чем-нибудь, не имеющем отношения к работе, как приятно сидеть рядом с ней у камина… Неужели он влюбился? Он бы рассмеялся, если бы не был испуган так сильно.
Он не влюблялся. Никогда. Или почти никогда, если не считать первую любовь в десятом классе. Но это было так давно, что казалось – и не с ним вовсе. А потом он только выбирал, полагая, что женщины, конечно, приятный атрибут жизни, но страсти и любовные драмы придумывают специально для скучающих домохозяек. Если бы не прыткость Алины, он бы не стал с ней жить, а так – все получилось само собой. Она умело настояла, а он решил, что этот вариант, пожалуй, лучший из имеющихся, и как-то без труда убедил себя, что любит ее. Да разве так легко он пережил бы ее предательство, если бы любил? Нет, уцепился бы за любую возможность, лег под нож хирургов, но удержал бы ее. Не боролся, тешил свое уязвленное самолюбие, а значит – не любил.
И что – теперь влюбился? В милую, простую, в чем-то удивительно непрактичную, симпатичную, иногда смешную девушку Катю? Зачем? Именно сейчас, когда его шансы даже у кикиморы близятся к нулю. Он влюбился? Это такая насмешка богов? Им мало того, что он пережил за последнее время?
Но отрицать это было глупо. Теперь, оглядываясь на прошедший месяц, он удивлялся, как долго он мог не замечать очевидное. И его раздражение в первую неделю объяснялось не тем, что она была новым человеком, своим появлением взбаламутившим сонное болото его жизни, а страхом, еще неосознанным, не понравиться ей. Он все ждал, что каким-то образом проявится ее истинное отношение к нему, и это будет жалость, которая сродни презрению, или отвращение. И только со временем поверил, что она испытывает к нему совершенно другие чувства. Нет, о симпатии и речи не шло, но она его уважала, и было между ними то, что называют «дружеским расположением». Он был рад и этому, полагая, что это большее из того, на что он может рассчитывать, не признаваясь себе, что мечтает совсем о другом.
Следующие несколько дней он исподтишка наблюдал за Катей, с беспристрастностью обреченного фиксируя свои чувства. Сомнений не было: он стал другим. Рядом с ней мысли становились похожими на подтаявший студень, он не мог сконцентрироваться на работе, да и работа перестала приносить такое удовлетворение, как раньше. Когда же она задерживалась или уходила раньше, он ревновал и боялся, что там, за стенами этого кабинета, она встретит еще неизвестного, но наверняка удачливого его соперника. Он готов был завалить ее работой, только бы она была рядом, но он был не в силах признаться ей, полагая, что шансов у него нет. Он мучился и страдал, храня свою тайну и позволяя себе совсем немногое: с жадностью собирать редкие мгновения кажущейся близости, случайных прикосновений, двусмысленных фраз… Если бы он умел рисовать! С какой легкостью по памяти он бы создал галерею ее портретов! Но вместо этого, когда усталость от работы зашкаливала, и он позволял себе погрузиться в липкий сироп безделья, он вспоминал ее: как она смешно морщит нос, как смеется, как грызет карандаш, проверяя документы, как внимательно смотрит на собеседника, склонив голову…