Когда наши личностные миры переоткрыты и им позволено вновь утвердить самих себя, мы впервые обнаруживаем эту бойню. Тела полумертвы, гениталии отделены от сердца, сердце оторвано от головы, голова отделена от гениталий. Без внутреннего единства, а лишь с достаточным ощущением непрерывности, чтобы ухватить индивидуальность,-расхожее идолопоклонство. Разорванные -тело, разум и дух - внутренними противоречиями, разбросанные в разных направлениях. Человек отрезан от своего собственного разума, а равным образом отрезан от своего собственного тела -полубезумное существо в сумасшедшем мире.
Когда Ужасное уже произошло, мы едва ли можем ожидать чего-либо иного, кроме того, что Нечто, как эхо, ответит внешним разрушением на разрушение, которое уже свершилось внутри.
Мы все втянуты в это отчужденное положение вещей. Этот контекст является решающим для всей практики психотерапии.
Поэтому психотерапевтические взаимоотношения есть изыскание. Поиск постоянно подтверждаемый и обосновываемый заново - того, что мы все потеряли, и некоторым это дается лучше других, вроде того, как некоторые люди легче выносят недостаток кислорода, и это изыскание обосновано разделенным с другими переживанием переживания, вновь обретенного посредством терапевтического взаимоотношения здесь и сейчас.
Верно, что в психиатрии существуют порядки, даже институционные структуры, охватывающие последовательность, ритм и темп терапевтической ситуации, рассматриваемой как процесс, и они могут и должны быть изучены с научной объективностью. Но действительно решающие моменты в психиатрии, как знает каждый пациент и врач, когда-либо их переживавший, непредсказуемы, уникальны, незабываемы, всегда неповторимы и зачастую неописуемы. Значит ли это, что психотерапия должна стать псевдоэзотерическим культом? Нет.
Мы должны продолжать борьбу с нашим смятением и настаивать на бытии человеком.
Экзистенция есть пламя, постоянно плавящее и изменяющее наши теории. Экзистенциональное мышление не предлагает ни безопасности, ни дома для бездомных. Обращается оно только к вам и ко мне. Оно находит свое обоснование тогда, когда, несмотря на поток наших средств и стилей, наших ошибок, заблуждений и извращений, мы найдем в сообщении другого переживание взаимоотношения, которое установлено, потеряно, разрушено и вновь обретено. Мы надеемся разделить переживание взаимоотношения, но единственным честным началом - и даже концом - может стать взаимное переживание его отсутствия.
III. МИСТИФИКАЦИЯ ПЕРЕЖИВАНИЯ
Недостаточно разрушить свое переживание и переживание другого. Нужно покрыть это опустошение ложным сознанием, служащим, по выражению Маркузе, своей собственной ложности.
Эксплуатация не должна быть видна как таковая. Она должна рассматриваться как благотворительность. Преследование предпочтительно не должно обосновываться как черта параноидального воображения, оно должно переживаться как доброта. Маркс описал мистификацию и показал ее функции в его время. Время Оруэлла уже с нами. Колонисты не только мистифицируют местных жителей, им приходится мистифицировать и себя. Мы в Европе и Северной Америке -колонисты. И для того чтобы поддержать наши восхитительные образы самих себя как Божьего дара подавляющему большинству умирающих от голода человеческих особей, нам приходится интериоризировать наше насилие в самих себя и в наших детей и применять для описания этого процесса моралистическую риторику.
Для того чтобы рационально воспринимать военно-промышленный комплекс, нам приходится разрушать наши способности как ясного видения того, что перед нами, так и представления о том, что позади. Задолго до возможного начала термоядерной войны нам пришлось опустошить нашу психику. Мы начинаем с детей. Обязательно поймать их вовремя. Без весьма тщательного и быстрого промывания мозгов их грязные головки могли бы разгадать наши грязные фокусы. Дети еще не дураки, но мы превратим их в слабоумных вроде нас с как можно более высоким коэффициентом интеллекта.
С мгновения рождения, когда ребенок каменного века сталкивается с матерью двадцатого века, он подвергается этому насилию, называемому любовью,-как до него подвергались его отец и мать, а до них их родители и родители их родителей. Это насилие в основном направлено на разрушение его потенциальных возможностей. Это предприятие в целом успешно. Ко времени, когда новому человеческому существу исполняется пятнадцать лет, оно уже похоже на нас. Полубезумное существо, более или менее приспособленное к сумасшедшему миру. В наш век это норма.
Любовь и насилие, строго говоря, являются полярными противоположностями. Любовь позволяет другому быть - с нежностью и заботой. Насилие пытается ограничить свободу другого, принудить его действовать так, как хотим мы,-с крайним недостатком заботы, с безразличием к судьбе другого.
Мы действенно разрушаем самих себя насилием, скрывающимся под маской любви.
Я - специалист, да поможет мне Бог, по случаям во внутреннем пространстве и времени, по переживаниям, называемым мыслями, образами, грезами, воспоминаниями, снами, видениями, галлюцинациями, снами воспоминаний, воспоминаниями снов, воспоминаниями видений, снами галлюцинаций, преломлениями преломлений преломлений тех изначальных альфы и омеги переживания и действительности, той Реальности, на подавлении, отрицании, расщеплении, проекции, фальсификации, общем осквернении и опошлении которой основана наша цивилизация.
Мы выжили в равной степени как из ума, так и из тела.
Занимаясь внутренним миром, наблюдая изо дня в день его опустошение, я спрашиваю, почему это произошло.
Одна сторона ответа, предложенная в главе I, заключается в том, что мы можем действовать на основе нашего переживания самих себя, других и мира так же, как и предпринимать действия посредством поведения самого по себе. Такое опустошение в основном представляет собой работу насилия, которое воздействовало на каждого из нас, а посредством каждого из нас на нас самих. Обычно такое насилие известно под именем любви.
Мы действуем на основе нашего переживания по повелению других, словно мы учимся поведению в угоду им. Нас учат тому, что переживать и чего не переживать, так же как и тому, какие движения совершать, какие звуки испускать. Двухлетний ребенок уже способен на нравственные движения, нравственные беседы, нравственные переживания. Он уже "правильно" двигается, испускает "правильные" звуки и знает, что обязан чувствовать, а что не обязан. Его движения стали стереометрическими типами, по которым специалист по антропологии сможет определить его национальные и даже региональные черты. Так же как он обучен лишь определенным движениям из целого набора возможных движений, он обучен переживать лишь что-то из целого набора возможных переживаний. Большая часть современных социальных наук углубляет эту мистификацию. Насилие нельзя рассматривать с позитивистской точки зрения.
Женщина запихивает пищу в горло гусю с помощью воронки. Не образец ли это жестокости по отношению к животному? Она же отвергает любую мотивацию жестокости. Если мы опишем эту сцену "объективно", мы просто лишим ее того, что "объективно" или, лучше сказать, онтологически представлено в этой ситуации. Каждое описание предполагает наши онтологические предпосылки в отношении природы (бытия) человека, животных и взаимоотношений между ними.
Если животное низведено до уровня фабричной продукции, своего рода биохимического комплекса - так что его плоть и органы являются просто материалом, имеющим определенное качество (мягкий, нежный, грубый), вкус, вероятно, запах,-то описать животное позитивно с той точки зрения -значит низвести себя, низводя его. Позитивное описание не "нейтрально" и не "объективно". В случае гуся-как-материала-для-паштета можно дать лишь негативное описание, если описание должно поддерживаться обоснованной онтологией. То есть описание движется в свете того, низведением чего, осквернением чего, доведением до звероподобного состояния чего эта деятельность является, а именно истинной природы человека и животного.
Описание должно даваться в свете того факта, что человеческие существа стали настолько озверевшими, опошленными, сведенными на нет, что они даже не знают о своем низведении. Это не должно накладывать на "нейтральное" описание определенных ценностных суждений, потерявших любые критерии "объективной" обоснованности, то есть обоснованности, которую каждый чувствует необходимость принять всерьез. "Субъективно" все дозволено. Политические идеологии, с другой стороны, пестрят ценностными суждениями, не признаваемыми в качестве таковых, не имеющими никакой онтологической обоснованности. Педанты учат молодежь, что на такие вопросы о ценности нет ответа, или их не проверить, или не верифицировать, или что это вообще не вопросы, или что нам нужны метавопросы. Между тем Вьетнам продолжается.