Зажурчал механизм, вынуждая девушку едва ли не подпрыгнуть на месте.
— Готово, — чуть более дружелюбно произнёс мужчина и похлопал Кристи по спине. — Ты уж постарайся. Эта девушка много что пережила за своё пребывание здесь.
Кристилла сжала руки в кулак, выдохнула и, кивнув военному, перешагнула порог камеры одиночного заключения. Дверь плавно опустилась, перекрывая путь к отступлению.
В камере было холодно. Ещё холоднее, нежели снаружи, словно кто-то нарочно выкрутил температуру до ноля. Мебели не было. Подобием кровати служила выдвигающаяся из стены панель, на неё бросали матрас и на ней же коротали деньки местные заключённые… Часть камеры была отгорожена стеклом, словно аквариум.
И Кристи стояла по одну сторону стекла, а Ири находилась по другую.
Девушка выглядела измученной. Допросы явно не пошли ей на пользу, наоборот, сделали только более агрессивной по отношению к окружающим. А потому теперь, когда Кристи с явным интересом прислонилась к стеклу, та прошипела, даже не поворачиваясь:
— Тебе здесь не рады. Иди туда же, куда и остальные твои дружки… Ни на какие вопросы приватно я не отвечаю! И фотографии делать не позволю — тоже мне выдумали развлечение.
— Привет, — тихо произнесла девушка.
И тогда пленница медленно развернулась. Она заглянула в глаза Кристи, нагло усмехнулась и снова отвела взгляд.
— Ты, значит, — Ири откинулась назад. — Худшей кандидатуры для визита он не нашёл, значит?
— Аси передавал извинения, — Кристилла произнесла это скороговоркой, но пленница всё равно с какой-то ядовитой яростью рассмеялась, ни на кого не глядя. — Он очень…
Ири спрыгнула с кровати, преодолела расстояние, разделявшее их, и коснулась стекла по другую сторону от нарисованных нервными движениями пальцев Кристи сердечек.
— Возвращайся в свою школу, девочка. Ты ничего не понимаешь в местном устое, не знаешь, чем помочь, дрожишь от каждого слова… Такие, как ты, долго не выживают у нас.
Часть 10/15. Его искренность
Когда он возвращал наполовину бессознательное тело Сола в лагерь, было уже совсем поздно. Никто не говорил, когда вернуться, но у ворот ожидала миссис Тиарон с двумя крепкими парнями, а это никогда не сулило ничего хорошего…
Она ничего не сказала.
Саффорд передал не слишком-то сопротивлявшегося парня матери и медленно, чуть пошатываясь, двинулся к себе.
Никто его не задерживал. Лагерь спал и видел сны о чудесном будущем, которое никогда не наступит, — так случалось каждую ночь. И только в темноте можно было разглядеть невыполнимые мечты запертых в четырёх стенах кадетов.
Макрасиэль пересёк парк и остановился у входа в казарму.
— Ты поздно, — девушка в белом костюме вышла из тени и улыбнулась, — а где Сол?
Саффорд бросил на неё короткий взгляд.
Эта Лили преследовала его уже не один день, а потому явно имела какую-то чёткую цель… Но он не хотел разбираться с этим. По крайней мере, не сейчас, когда на несколько часов Макрасиэлю удалось забыть даже о том, кто он есть на самом деле.
— Спокойной ночи, — парень обошёл девушку и беспрепятственно оказался в уже знакомой «комнате».
Людей поубавилось.
Кадетов становилось всё меньше. Их отсеивали нещадно и без жалости, а всех «бракованных» отправляли домой. Правда, в случае Саффорда и ему подобных, путь у не слишком удачливых образцов был один — смерть.
То, чего в глубине души боялись все кадеты.
Парень медленно шёл вдоль рядов спящих. Некоторые только притворялись: он ощущал их сбитое дыхание, но ничего не говорил — они не были друзьями. В конце концов, у него не осталось друзей.
Макрасиэль коснулся своей кровати.
Внизу больше никто не спал, и он мог бы сменить место обитания, но вместо этого парень любовно погладил отполированное дерево и в несколько движений оказался наверху. Парень лёг на живот и уткнулся в подушку лицом.
Спустя минуты восстановилось общение: испуганные возможным появлением надзирателя парни и девушки притворялись спящими, но теперь разошлись во всю.
Он перевернулся и теперь смотрел в потолок.
Когда-то давно один смелый человек спросил: «Как ты думаешь, что у тебя останется через несколько лет? Чудесные помыслы, недопонимание и тишина — все эти факторы будут сопровождать тебя до самой могилы, если не изменишься».
Теперь он понимал… Понимание, правда, пришло слишком поздно, чтобы хоть что-то изменить.
Голоса кадетов постепенно слились в общий ничего не значащий гул, и Макрасиэль закрыл глаза. Ему не хотелось более думать… Прошлое подступило слишком близко, сдавливало горло, не позволяло дышать. Он давно забыл лица говоривших, но их пропитанные ядом слова надолго оставались в памяти. Проклятия, брошенные в спину, тихие комментарии, насмешки. Люди проявляли свою «заботу» во всей красе.