В его стиле было бы подсыпать Макросиэлю что-то… Сотни возможностей. Прикосновение, еда, кровь — парень всё-таки был пленником и не мог лично убедиться, всё ли в порядке с пищей.
Надзиратель расплатился и, позвякивая пакетом с бутылками, вернулся в машину. Ему потребовались мгновения, чтобы с занятыми руками отворить дверь и раскинуться на водительском сиденье, заранее бросив пакет под ноги пустому креслу. Их взгляды столкнулись в зеркале заднего вида.
— Проснулся, — с удовлетворением заметил мужчина. Как себя чувствуешь? Ничего не болит? Может, желаешь посетить уборную?
Издеваться этот человек умел.
Тело и правда слегка возникало против последней позы для сна, но благодаря дням заключения в большом аквариуме парень и не к такому привык. Его постоянно испытывали. Днём, вечером, ночью — в каждое мгновение он ощущал на себе пристальный взгляд наблюдателя или даже нескольких заинтересованных особей. Им не требовалось разрешение.
В конце концов, даже на военной базе Макрасиэль оказался не совсем законно: его просто скрутили военные, а затем вместо обещанного опекунам колледжа парень оказался в плену. Так просто… Им не интересовались. Он был не первым приёмным ребёнком в большой семье Саффорд (и далеко не последним), ведь пособие на всех бегающе-кричащих детей платило государство. В целом, как только опекуны определили, что он «проблемный»… Частные школы со стипендией для многодетных, общественные школы, колледжи — предложения сыпались из «родителей», угрожая навсегда лишить Макрасиэля столь желанной свободы.
И вот…
Каждый сантиметр стремления освободиться загонял парня всё глубже в клетку. Он был диким зверем. Игрушкой в руках исследователей, которую можно в любой момент выбросить, если не понравится. Военные хотели бы использовать способность пленника для своих целей, и только это удерживало незримых наблюдателей от того, чтобы скальпелем покопаться в мозге парня.
Надзиратель, глядя куда-то в пустоту, легко завёл машину и тронулся.
Полоска света осталась позади. Теперь они вновь уходили всё глубже в темноту, окончательно теряя ощущение реальности. Высокие тени деревьев нависали над машиной, словно бы надзиратель держал путь через лес, но недавний ларёк развеял эту версию. Мужчина, видимо, совсем отчаялся и теперь собирался сделать с Макрасиэлем что-то ещё. Нечто… более ужасное.
— Не спросишь, куда мы едем? — водитель улыбнулся.
Фары вырывали у ночи некоторый клочок дороги, порой демонстрировали «путешественникам» обочину, кое-где пустующую, где-то поросшую травой или засыпанную человеческими отходами.
— А ты всё ещё не слишком разговорчив, — мужчина вздохнул, отпуская руль.
В первое мгновение пленник не понял, что происходит, но затем машина подпрыгнула на очередной кочке, вильнула влево, угрожая оказаться в кювете, зажатая между высокими деревьями-тенями… Макрасиэль, не думая, рванулся вперёд. Цепи выдержали, но нога, инстинктивно вытянутая из-под сидения, повернула руль. Машина завертелась в опасной близости от края. Всё это происходило в считанные мгновения, а потому парень, полностью доверяя интуиции, снова повернул руль, теперь в обратную сторону. Затем цепи спружинили, оттягивая тело назад.
Автомобиль, прокрутившись вокруг своей оси ещё раз, остановился.
Парень тяжело дышал. Он вовсе не собирался помогать этому человеку выжить, но тело двигалось в разы быстрее разума.
— А ты хорош, — надзиратель едва улыбнулся, ремнём безопасности прижатый к собственному сидению. — Не удивительно, что в своей дивизии ты был лучшим.
— Пошёл к чёрту, — сквозь зубы выдохнул парень.
***
На ночь соседка так и не пришла. Девушка ощутила явное разочарование, ведь хотела познакомиться хоть с кем-то, кроме пугающих парней, но мир, словно бы издеваясь, предлагал только их кандидатуры.
Ночи стояли жаркие, и Кристи спала с открытым окном. В тёмное время суток общежитие оказалось в разы живее, нежели днём: внизу то и дело слышались голоса, шорохи, пьяные крики, пение… Она вслушивалась в звуки жизни. В какие-то мгновения девушке даже показалось, что люди там, внизу, отмечают конец лета. Или чего-то ещё… Словно бы что-то важное для них заканчивалось, жизнь вступала в новую фазу, и эти полубессознательные крики были прощанием и приветствием одновременно.