– Ка-акая грация! – загорелся спирит. – Может, пригласить?
Йехар грацию расценил иначе. Как только гостья вплыла в зал, он вздрогнул, будто что-то почувствовал, и развернулся, загораживая собою Даллару, а в руке сжимая клинок.
И откуда его вытащил, Силы Гармонии?! Ведь он же на балу, танцевал… хотя не мог же он прийти без Глэриона. Видать, призвал, как в тот раз, со змеями.
Пламя полыхнуло угрожающе и как-то неестественно ярко, рыцарь сделал плавное, почти незаметное движение навстречу незнакомке – и рассек ее пополам. Вместе с платьем.
– Может, так она будет еще грациознее? – но до конца высказать свою надежду Эдмус не успел.
Зал вздрогнул от визгливого, злобного хохота. Из одной половинки платья высунулась голова на непомерно длинной, в несколько раз перекрученной шее. В горле, пониже подбородка, торчал кинжал.
– Где она, где она, где? – закурлыкала голова, пока шея все поднималась и поднималась, как кобра под действием дудочки заклинателя. Только когда произошло столкновение высохшей макушки и высокого потолка, из платья выскочило туловище – такое же высохшее и морщинистое.
Из второй половинки платья выплыл еще один подобный экземпляр – с нормальной шеей, но с раздувшимся, посиневшим лицом. Тоже женщина. И все то же курлыканье:
– Где она, где она, где?
И - как припев:
– Наша миленькая! Наша сла-аденькая. Наша слааааабенькая…
Даллара цеплялась за Йехара из последних сил, чтобы не упасть. Вторая тварь скользнула невидящим взглядом по рыцарю и облизала фиолетовые губы распухшим, черным языком.
А из платья уже выскользнули третья и четвертая. Одна небрежно подбрасывала на ладони глаз, вторая щеголяла следами удушения. Обе тут же взвились под потолок и заворковали, оглядывая замерших зрителей:
– Где она, где она, где?
А потом самая первая, длинношеяя, испустила пронзительный вопль:
– Ви-и-ижу! Ви-и-и-ижу!!
И тут все как догадались: а зачем это при таких форс-мажорных обстоятельствах соблюдать тишину? Давайте все вместе что-нибудь скажем, а еще лучше – закричим!
Даллара в этом отношении была самой тихой.
– О, Высшие Силы, – прошептала она, смирно падая там, где стояла, счастье, что Йехар успел крутануться и ее поймать. Но теперь он сам оказался в невыгодном положении: в одной руке меч, во второй – Дама!
А вокруг понемногу начинался хаос звуков.
– Во-от она! Во-от она! – хищно вопили все четверо НЖО (неопознанных женских объекта), нацеливаясь на Даллару и на Йехара. Нацелиться основательно им мешали гости в зале.
– Бешеные няньки! – голосили эти самые гости. – Бежим!
Вот она – энергия без вектора… «Бежим», а куда – непонятно, поэтому стражники и фрейлины, и прочие гости просто метались во все стороны, натыкаясь на стены и друг на друга. «Бешеных нянек», видимо, боялись.
– Призраки! Призраки!! – вопила та самая дамочка, с которой танцевал Эдмус, вдвойне нервная после танца. Она хотя бы квалифицировала тех, с кем мы имеем дело, но сделала это как-то некачественно. Это выяснилось, когда одна из «призраков» вальяжно сгребла с блюда десяток пирожных и запустила в визгучую фрейлину. Одно пирожное попало той точно в рот, и звуков в зале сразу стало на порядок меньше.
– Ксахар! – кричал наш Поводырь. – Уведи ее отсюда! Уведи!
Сказать по правде, Даллару скорее нужно было уносить, но ситуация была не такая, чтобы подбирать слова. К тому же Ксахар вовсе не слушал: он решил проявить чудеса геройства и с бутылкой наперевес (меча-то у него не было) полез спасать свою невесту от материальных призраков.
– Прочь, злобные демоны!
И конечно, этой же бутылкой он и получил по голове. Йехар, несмотря на трудность своего положения, только глаза возвел на миг к потолку – мол, кого я просил, ну, как же…
И тут всех оглушил еще один вопль, тоже давящий на уши, но зато полный самой неподдельной радости:
– О-о, наконец-то стало весело!!
Спирит, который наконец справился с застежками своего камзола, стремительно стартовал с пола. В полете он не переставал тарахтеть:
– Я хотел танцевать, вот и потанцую! И хотел, чтобы дам побольше – аж целых четыре, а еще я люблю длинные шеи, ах, какой у вас цвет лица, а можно ваш кинжальчик, я подарю его одному моему знакомому рыцарю… Ничего, если я тут посуду поразбиваю?
Он на лету заарканил языком брошенное в него пирожное и пока жевал, сделал рукой жест, который обозначал: «Это веселье я ни с кем делить не намерен. Все в сад!»