Не справился.
Ждать не пришлось долго. Дверь дома кузнеца распахнулась от удара ногой – и перед нами предстал подозрительно виноватого вида спирит. Вел он себя почти как Веслав: бешено жестикулировал, встревожено бегал глазами по сторонам и нервно заламывал руки.
– Плохо… – задыхаясь, выпалил он, когда мы к нему подбежали. – Совсем плохо…
– Обопрись на меня, – предложила благодарная Виола. – Что он с тобой сделал?
– Да ему плохо! – виновато отозвался спирит, игнорируя наши заинтересованные взгляды. – Это… мне кажется… он не дышит.
– Хаос! – возопил Весл, проскакивая в уже знакомую просторную прихожую. – Я алхимик, понятно! Алхимик, а не эволюция бригады «скорой помощи»! Сколько можно спихивать мне на руки больных… да, и трупы.
Последнюю фразу он прибавил, глядя на бесчувственное тело хозяина. Тот лежал, раскинув руки и ноги, возле своего инструмента. Словно полянка сырым ноябрьским днем, он был припорошен сверху нотами. Рот кузнеца был открыт в безмолвном крике ужаса. По сравнению с этим зрелищем Йехар выглядел живым и бодреньким.
– Вот черт, – алхимик опустился на колени, пощупал пульс, приподнял Харру веко. – Это не просто обморок – тут глубокий шок… что-то вроде травматического синдрома – и вовсе непохоже, чтобы старикашка захлебнулся от… – он наткнулся на мой укоризненный взгляд, – нетерпения. Ладно, признавайся – чем ты его?
Эдмус с видимым ужасом замотал головой. Спирит при своих гастрономических вкусах не терпел вида крови, и мысль, что он убил человека, в восторг его не приводила.
– Я его не бил, честное слово!
– Кто говорит про «бил»? – удивилась Виола. – Ты ему шутку рассказал, что ли? Или рожу скорчил? Или эликсир Веслава перестал работать в самый интересный момент?
Алхимик пробурчал что-то – обиделся из-за эликсира, остальные вопросы поощрил кивками. Эдмус опять отчаянно замотал головой, и тогда решила попробовать уже я:
– Эдмус. Просто расскажи, как дело было. Как он себя повел, когда ты зашел к нему? Он… гм… любезничал?
– Еще как! – вздохнул спирит. – Мне даже было расхотелось возвращаться к вам – таким он был вежливым. Прыгал вокруг меня как третья суть Виолы вокруг дерева, на котором мы сидели. Говорил, что я стану ему подлинной отрадой… не-ет, вы не поняли! Он говорил, что я буду петь для него, и предложил начать прямо сейчас…
Так Харр выбрал Ви за «абсолютный слух» – так, что ли?
Бедный любитель музыки. Никогда под личиной такой сирены не таилась такая цапля.
– Что вы смеетесь, я шут, а ничего смешного не вижу. Да, он сказал, что я ему буду петь. Привел меня сюда… сказал, что репетиции мы начнем сейчас, но прежде он хотел бы меня послушать…
Эдмус был стопроцентно уверен, что умеет петь, а все, кто его знал, были стопроцентно уверены в обратном. Для меня это была тайна за семью печатями: шут прекрасно слышал, как по кустам шуршит заяц за пятьсот метров, но если про человека без музыкального слуха говорят: «Медведь на ухо наступил» – то на ушах спирита станцевало брейкданс стадо диких слонов.
– И он предложил мне спеть любимую песню…
Да, и еще Эдмус неуклонно придерживался девиза незабвенного Дениса Кораблева: «Хорошо петь – это значит петь громко». Заслышав то, что получалось в результате, с дороги шута разбегалось все живое. Мы дожили до этой поры только потому, что Эдмус распевать привык в небесах, а разрушительная сила звуков, которые он производил, падала на расстоянии.
Если бы ему вздумалось заняться пением в моей квартире – с четвертого этажа тут же принеслась бы кошатница тетя Нина – порицать за убийство бедных пушистых зверьков. С особенными извращениями и в огромных количествах…
Понятное дело, любые эликсиры против такого дара были бессильны.
Я уже смеялась так, что мне пришлось искать сидение на ощупь.
– Ну… я запел… знаешь, решил что-нибудь непонятное, из вашего мира, чтобы он не понял. Я, когда спустился к твоей соседке, вот такое слышал: «Энд ай вил олвейз лав ю»…
– Потише! – прикрикнул алхимик, когда Эдмус вознамерился продемонстрировать, как дело было, въяве. – Мы не эстеты, но тоже люди! А этот, хоть и без сознания, от твоего вытья, подпрыгивает на полметра. Ольга, тебе от смеха дать что-нибудь?
– По лбу… – призналась я, хохоча уже в голос. – Больше никак… Эдмус, а что было дальше?
– Дальше было ничего. Как только я это немножко спел – он почему-то поднялся со своего стула, выпучил глаза и упал. Уронил на себя свои листы с нотами. Я, конечно, за вами… а он жить-то будет?