На деревню наползла темная туча, заморосил холодный дождь. Клима смахнула с лица намокающие прядки волос. Солдаты смотрели на нее во все глаза, иные оглядывались на старшого, также пребывающего в смятении.
— Да что вы слушаете! — оттаял посланник. — В деревне бунт! Усмирить бунтовщиков, немедленно!
— Стоять! — рявкнула Клима, и солдаты, уже двинувшиеся с места и потащившие сабли из ножен, замерли. — Нас больше, с нами высшие силы, мы в своем праве!
Напряжение достигло критической точки. Селяне затихли, Гера чуть поднял правую руку, готовый в любое мгновение выхватить ортону. Солдат от "бунтовщиков" отделяли калитка и стоящая перед ней Клима. Дождь усиливался, посланник наливался гневом, староста побелел, не смея шелохнуться.
— В атаку… — начал было посланник.
— СТОЯТЬ! — обда была страшна, огромные черные глаза горели, с лица стекали дождевые капли, а длинный нос напоминал острый клюв, каким глаза выклевать — не штука.
Где-то в толпе селян помянули крокозябру и ее мать.
— А не лучше ли сейчас уйти? — обратился к посланнику старшой.
Тот медлил с ответом. Творящееся сейчас не походило на привычные ему, хотя и редкие бунты деревенских, не желающих выплачивать налоги или отпускать сыновей на войну. Уже стало очевидно: здесь дело посерьезней. И если солдаты пустят в ход оружие, селяне не побегут. Мало того, эта девка у калитки, именующая себя обдой, и впрямь производит совершенно жуткое впечатление.
— Едем в столицу, — решился посланник, проходя к карете и ловко запрыгивая в ее темное сухое нутро. Уже оттуда обернулся и громко пригрозил: — Мы еще вернемся сюда! С подкреплением!
Клима ничего не сказала, лишь нехорошо усмехнулась. Победа в этом неслучившемся бою осталась за ней. Обда посторонилась, карета, запряженная парой добрых коней, выехала со двора, солдаты маршем потянулись следом. Они с деревенскими не сводили друг с друга глаз, ожидая подвоха. Гера сжимал губы в нитку, солдатский старшой держал руку у сабли.
Но обошлось. Карета мирно проехала вперед по улице, и вскоре столичные визитеры, провожаемые множеством опасливых и недоверчивых взглядов, оказались за пределами деревенского частокола. Староста тихо подошел к Климе.
— Что ж мы наделали? — он шептал. — Что ж теперь с нами будет?
— Оставить панику, — негромко велела Клима. А потом заговорила, обращаясь ко всем.
Речь обды была длинной и проникновенной, но в то же время понятной каждому. Что совсем скоро наступит такое время, когда никто не посмеет забирать рекрутов супротив воли, когда молодые парни не будут гибнуть на границе, а хлеб — гнить из-за того, что некому его убирать. Что настанет время достатка и процветания. Но для этого нужно сказать: хватит! Нет войне! И поддержать обду. А обда как встарь не оставит преданных ей. Трудно сделать первый шаг, но колесо уже покатилось с горы, теперь лишь надо не свернуть с намеченного пути, иначе все будет напрасно.
Клима говорила, что ей надо верить — и люди верили ей. Блистал в пронзительных глазах обды дар высших сил. Под конец даже староста преисполнился решимости идти до конца. Люди успокоились, смятение прошло: каждый знал, что следует делать и чего ожидать.
— Сейчас по домам, время к обеду, — велела обда. — А после берите лопаты и топоры. Следует укрепить частокол. Пошлите вести в соседние села, пусть там тоже будут готовы. Мы сумеем дать отпор! Мы едины! Мы — Принамкский край!
Народ разошелся, на дороге остались только Клима, Гера и Тенька. Вскоре из дома показался едва скрывшийся там староста, в его руках была фиолетовая накидка.
— Сударыня обда, гляди! Забыл, окаянный. И что теперь с нею делать?
— Повесь на шест и в огород выставь, ворон пугать, — фыркнул Тенька.
На улицу высунулась жена старосты.
— На шест! Такую материю, ишь, чего удумали! Давай сюда, дочери аккурат платье выйдет. А то и сам носить можешь, ежели ушить.
— Нет уж, — скривился староста. — Не стану я в ихних тряпках расхаживать. Люди засмеют.