— Вечер добрый, — я протянул руку, а мужчина тут же пожал ее своей сухой и теплой ладонью.
— То ли вечер, то ли ночь, — хохотнул он, положив вторую руку на трясущийся живот. — Мое имя Джон Хун. А вы, значит, за моими текстами приехали?
Минхёк довольно хмыкнул и тоже протянул руку в приветственном жесте.
— Вроде того, — улыбнулся я. — Вы готовы дать мне их прямо сейчас? Не обещаю, что они мне пригодятся, но друг настоял, чтобы я приехал.
Мужчина сорвал брезент с дивана, которым тот, видимо, был укрыт от непогоды, предложил нам сесть и щелкнул выключателем. На террасе зажглась лампочка, у которой тут же закружились ночные бабочки. Минхёк присел сразу же, привычно поставив локти на колени и подперев голову. Я предпочел постоять, скрестив руки на груди. Что-то тут было не так. Зачем эта игра в хорошего хозяина, когда можно было просто дать мне то, за чем я приехал? Он хотел денег?
— Ваш парень довольно милый, — начал Джон Хун, неоднозначно улыбаясь.
Я хмыкнул и осмотрелся по сторонам.
— Он не мой…
— Вы зачем-то врете, — чуть сбавил голос старик, грузно опустившись в свое кресло. — Несколько лет назад у меня остановились два парня, явно туристы, они прожили у меня всего три дня, но я никак не мог смириться с тем, что они уехали. Я любил их подслушивать и даже подглядывать за ними. Они шептались, что никто их не понимает, и только вдали от дома они могут быть свободными.
— Свободными? — переспросил я спокойно. — Вы сейчас хотите сказать, что вы подглядывали в тот момент, когда…
— Вы знаете, — мужчина совсем перешел на старческий шепот, а потом достал из-под кресла какую-то увесистую пачку листов, исписанных синими чернилами. — Когда они думали, что я их не вижу, то так осторожно и красиво трогали друг друга.
Я зашипел от этих слов, будто от боли, и обнял себя за плечи, пытаясь избавиться от колючих мурашек. Стало не по себе. Я видел, как смущенно Минхёк опустил голову и почесывал затылок.
— Я что-то не то сказал? — удивленно, будто ничего не произошло, спросил старик и развел руками. — Вы спросили, что значит быть свободными, я считаю, что свобода — это делать то, что хочется. Банально? Возможно. Они любили друг друга, а я подглядывал, мы все были свободны делать это. Но вы знаете, — голос стал почти неразличим за шумом дождя. — Это на самом деле так мило и красиво, что я написал начало своей новой книги именно о них. Подумал, что нужно поискать себя в новом жанре.
Заговорщически посмотрев на друга, я увидел кивок. Мы явно подумали об одном и том же.
— Можно взглянуть? — я протянул руку, и Джон Хун с гордым видом сунул мне рукописи. Я терпеливо листал их, видел гадкие словечки, которыми старик не брезговал. Сердце сжималось до размеров макового зерна. — Мило, говорите? Хотите мою оценку ваших стараний?
Не говоря больше ни слова, я достал из кармана зажигалку. Колесико крутанулось об кремень один раз, второй, запахло бензином, а бумага тут же занялась огнем. Джон Хун попробовал вскочить с кресла, но, выставив руку, я ясно дал ему понять, что если даже не успею сжечь, то выкину в образовавшуюся у ступеней лужу.
— Зачем? — едва не хныча вопрошал он, наблюдая, как дьявольски огонь раскрашивает дождливую ночь и как поедает его старания. — Это ведь не преступление.
— Вы правы, это не преступление, правительство дало вам свободу слова, а вы ей пользуетесь, — почти спокойно пояснял я, наклоняя листы, чтобы они ярче горели. — Но эти люди и так были напуганы тем, что они немного… не такие. Это не мило, господин Хун. Это упреки, оскорбления и издевки. Это постоянные ужимки в безлюдных местах и свидания дома. И так будет всю жизнь, до тех пор, пока они не наплюют на мнение окружающих.
— Но… ведь это красиво… — старик уже будто и сам стал сомневаться в своих словах, когда я сел рядом, положив ладонь на его кисть, сжимающую ручку кресла.
— Посмотрите на меня, — я успокоился и дождался ответной реакции. Грустные глаза мужчины обратились ко мне. — Я похож на милого мальчика? Вероятно, что нет. Обо мне вы не хотите написать? У меня явно больше опыта, чем у вчерашних школьников, — он совсем склонил голову, следя взглядом за не догоревшими обрывками, разносимыми ветром. — Вот именно… Не все так радужно… Извините, если был с вами груб. А теперь нам нужно ехать. Я оставлю вам свой номер, пообщаемся, если передумаете, но в ваших услугах я точно не нуждаюсь.
Пока мы ехали домой, я постоянно повторял у себя в голове свои же слова, и с каждым разом они звучали все уверенней. Я признавался себе, что хочу обнять Чангюна, хочу касаться его, хочу, чтобы он чаще засыпал у меня на руках, рассказывая разные истории. Я задремал и мне приснился наш короткий поцелуй, казалось, я не забывал о нем ни на секунду. От голоса Чангюна, тихо просящего посмотреть на меня, каждый раз сладко тянуло внизу живота, и мне казалась очень удобной моя поза, скрюченная в три погибели.
Минхёк потрепал меня за плечо, и я поднял голову, не сразу поняв, что нахожусь в собственном дворе. Дождь почти прекратился, а вода быстро бежала по тротуарам и пряталась в ливневках. Я был рад оказаться дома и тому, что друг ни разу не попытался заговорить со мной, пока мы были в дороге.
— Ты нас познакомишь когда-нибудь? — улыбнулся Минхёк, неспешно подавая мне мои сумки с заднего сидения.
Я кивнул, накинул лямки и потер заспанное лицо, прежде чем выйти из машины.
— Не так скоро, — ответил я, зевая. — Я не хочу, чтобы это стало для него неожиданностью. Он не очень тепло относится к незнакомым людям.
Попрощавшись с приятелем, я пошлепал к двери, поздоровался с таким же спящим охранником и поднялся на свой этаж. Мысленно я уже лежал в кровати, тело знобило, и хотелось закутаться в теплое одеяло. Выйдя из лифта, я медленно шел к двери, нащупывая ключи в кармане, хотел даже воспользоваться звонком, но решил, что Чангюн, наверняка, уже лег спать.
Я остановился, когда под кедами громко чвакнуло. Рука моя так и замерла, не донеся ключа до замочной скважины. Свет в коридоре горел тускло, но мне все равно удалось рассмотреть вытекающую из-под двери лужу. Сердце ушло в пятки, рука затряслась, и мне почему-то захотелось сбросить с себя все сумки, чтобы быстрее проверить, не случилось ли чего с Чангюном.
Я не помню, как открыл дверь, в глазах потемнело, а в кеды стала заливаться вода. В коридоре все было залито по щиколотку. Навстречу мне бежал довольный Кью, мокрая белая шерсть на нем висела сосульками, но выглядел пес очень радостным. Он едва не свалил меня, привстал на задние лапы и стал колотить меня по животу. Я же не находил слов, так и стоял в промокших кедах, слушая, как течет вода из крана в ванной.
Черпая огромные лужи, я бежал на кухню, а Кью трусил за мной и сопровождал это все пронзительным лаем. Мы вместе словно шагали по болоту, как в фильме про охотников. Остановившись в проеме двери, я услышал тихий всхлип и заметил Чангюна, сидящего на стуле, поджав под себя ноги. Рукавом моей мокрой толстовки он тер чумазые щеки и все больше сжимался в маленький комочек.
Я улыбнулся, сам не понял почему, а потом мы с Кью снова вместе побежали в ванную, чтобы закрыть кран. Я выдернул пробку из слива, даже не закатав рукава, все равно я уже весь промок. Потрепал пса по голове, пока он, поставив лапы на край ванны, с удивлением слушал звуки убегающей воды.
— Эх ты, а я-то думал, что оставил тебя за старшего, — отчитал я его с улыбкой. — Не уследил, дружище?
Он громко тявкнул и снова стал на меня кидаться, чтобы я его погладил. Я скинул с себя мокрые кеды вместе с носками, бросил все это в раковину и закатал брюки, отправившись на кухню.
— Чангюна, — позвал я его, своей интонацией пытаясь показать, что вовсе не злюсь. — Ты как там оказался? Что случилось?
Он обнимал спинку стула, ладони его были спрятаны под длинными рукавами, а голые ноги согнуты в коленях и прижаты к груди.
— Ты дома, хён, — тихо почти прошептал он и протянул ко мне руки. — Прости, пожалуйста. Мы гуляли с Кью, а потом я хотел помыть его, но мы заигрались, а когда… когда пол стал мокрый, я… я запаниковал… Прости меня, пожалуйста… Что мне сделать?