— Ублюдок… — я медленно развернулся к Хосоку, замахиваясь. — Убирайся отсюда! — заорал я.
— Заткнитесь оба! — Мы с Хосоком развернулись на голос позади нас.
Чангюн кричал. Так сильно, впервые в жизни. Его трясло, он сжимал кулаки. Его голова была опущена, а по щекам катились слёзы. Плечи парнишки подрагивали от всхлипов. Я бросился к нему, обнимая и прижимая к груди.
— Не слушай его, не слушай, он лгун и мудак, — я шептал всё подряд, повторяя «не слушай его» или «не верь ему», тщетно надеясь, что смогу успокоить Чангюна.
— Ну что ж, — Хосок обошёл своё авто и направился к водительскому креслу. — Успокаивай теперь свою истеричную жёнушку. А бумаги, так и быть, подождут до завтра.
Весь мир действительно остановился. Я не слышал ни единого звука, даже скрежета шин, когда Хосок уехал. Смотрел на Чангюна и видел, насколько он был зол и растерян. Он зажмурился и оттолкнул меня, его ладони больно ударили меня по груди, и я пошатнулся. Едва не завалился на асфальт, споткнувшись о бордюр, но сумел зацепиться за невысокое ограждение.
— Гюн-а, ты кому веришь? — сделал я попытку докричаться до Чангюна. — Ты его встречаешь не впервые. Неужели ты не помнишь, какие гадости он говорил тебе при первой встрече?
Он дрожал, сжимал кулаки и абсолютно не двигался. Не поднимал головы, отказываясь на меня смотреть. А я не решался снова подойти, возможно, чтобы не привлекать к нам общего внимания.
— Я не хочу тебя видеть, — тихо произнес он и задрожал сильнее.
Эта фраза больно кольнула меня, снова заставив задуматься над тем, что это я настоял на операции. Может, так оно и было? Я уже ничего не понимал. Одно я знал точно, что внешний образ беззащитного мальчика очень обманчив. Чангюн капризный, легко ранимый, любящий внимание, а еще, кажется, он такой же собственник, только тщательно скрывающий это.
Наши отношения трещали по швам, и я знал, что не удержу его, если он захочет уйти. Знал, что он способен на необдуманные поступки, и от этого становилось страшно и гадко.
— Пожалуйста, пойдем домой, — почти умоляюще просил я. — Я тебе не врал и ни в чем перед тобой не виноват. Ну подумай сам, что и где я мог заработать на снимках, которые лежат у меня под бельем? Это просто бумажки, я напечатал их на принтере, потому что…
— Ну придумай же! — снова выкрикнул он и громко всхлипнул, пытаясь втянуть воздух.
— Я не придумываю, — выставив руки, я наконец обратил на себя внимание Чангюна. — Потому что ты мне понравился. У меня и на телефоне стоит твое фото с тех самых пор, как я искал тебя… а нашел вместе с Кью… Он ждет тебя дома, тут очень холодно… Пожалуйста, дай мне руку, пойдем домой.
Он молча вытер нос рукавом пальто, глубоко вздохнул и протянул мне одну руку. Очень робко, будто боялся, что я его дерну на себя. Я никогда бы так не сделал, как бы ни был зол. Только не с ним.
— Ты должен мне пообещать, что я больше его не увижу.
Тело мое расслабилось настолько, что я готов был упасть на мокрый асфальт. Иногда разговор с Чангюном можно было приравнять к танцам на лезвии. Я схватил его и крепко обнял, готовый обещать все, что угодно.
— Никогда не увидишь, это точно…
Домой мы ехали в полной тишине, но к концу пути я заметил, как Чангюн легко падает мне на плечо. Он засыпал, тихонько протянул мне руку, чтобы я взял ее в свою, а затем и вовсе засопел.
Наши дни проходили относительно тихо, мы благополучно забывали ссору и снова стали проводить совместные вечера за вкусной едой и телевизором. Погода стремительно портилась, становилось все холоднее и холоднее, а дожди заряжали все чаще. Мне было уютно в компании Чангюна и Кью, я наконец-то понял, что его, одного единственного, мне вполне достаточно для полного счастья.
Однако я не мог не замечать, что с Чангюном что-то происходило. Сначала я боялся начинать с ним разговор, потом, когда несмело пытался о чём-то поговорить, я получал односложные ответы. Хотел ли Чангюн прогуляться, не хотел бы он сходить в свою любимую кофейню, не хотел бы сходить на какой-нибудь фильм или концерт (какое-то время мы ходили на концерты классической музыки по просьбе самого Чангюна). На все свои предложения я получал робкое качание головой и тихое «нет».
Я приносил Чангюну сладости, чтобы как-то взбодрить его. Закрывал ему глаза ладонями, тихо шепча на ухо томно-игривое: «Угадай». Ловил в ответ скромную улыбку и уже думал, что всё налаживается, когда Чангюн только ковырял пирожное вилкой, а потом вежливо отказывался, уходя к себе. После такого я мог подолгу сидеть на кухне, опустив голову на руки. Разговаривать с Чангюном снова я не пытался.
Будучи реалистом, я никогда не грешил излишне позитивным мышлением. Но сейчас, наблюдая перемены в Чангюне, я, словно из страха, пытался убедить себя в том, что это была осенне-зимняя хандра. Эта причина выглядела такой абсурдной и призрачной, но я всё равно пытался уцепиться за неё, как последний дурак.
Я мог засиживаться до ночи за подработкой или дополнительными задачами по проекту, или мог, оставаясь на удалёнке, пропустить обед. Спохватывался я слишком поздно — Чангюн так же мне ничего не напоминал. Из комнаты я мог слышать отдалённые звуки телевизора или слабую музыку из проигрывателя. Когда я проведывал его, желая позвать на обед, парнишка вяло соглашался и шёл за мной на кухню. Он никогда не ел слишком много, но сейчас стал есть ещё меньше.
Но паника окончательно поселилась в моём сердце, когда однажды в кухню вбежал Кью, держа в зубах поводок. Всё время до этого момента Чангюн предпочитал гулять с псом, несмотря на настроение или погоду. Сейчас же пёс подошёл ко мне и жалобно заглянул в глаза.
— Привет, приятель, — я потрепал пса по макушке, впервые называя его так. — Разве с тобой сегодня не гуляли?
Кью проскулил несколько раз и положил поводок к моим ногам.
Я в растерянности почесал затылок, прислушиваясь к звукам из комнаты. Телевизор был выключен, а из проигрывателя доносилась тихая скрипка.
— Гюн-а, мне кажется, Кью нужно на улицу… — осторожно начал я, зная, что Чангюн никогда не отказывался от гулянок.
Парнишка медленно повернул ко мне голову, слабо улыбаясь. На Кью он даже не взглянул.
— Прости, хён… Но мне сегодня не хочется гулять, — и снова отвернулся.
Я хотел задать миллион вопросов, подбежать к Чангюну и обнять его за плечи. Попытаться поговорить с ним ещё раз, но Кью схватил мою штанину зубами и потянул на себя. Ему действительно нужно было на улицу. Тяжело вздохнув и схватив поводок, я отправился на прогулку с собакой. Последний раз я делал это тогда, когда Чангюн лежал в больнице во время операции.
Я никак не мог знать о том, что ожидало меня днём позднее. Прогулка с Кью стала своеобразным сигналом, который я проигнорировал. Я как обычно проснулся раньше Чангюна, оставил поцелуй у него на лбу, а в холодильнике приготовленный завтрак и ушёл на работу. В последние дни я едва ли спал, и под моими глазами образовались просто гигантские мешки. Минхёк же, видя меня в таком состоянии, ни разу не пошутил надо мной. Из-за так некстати свалившейся нагрузки и плотного графика, у нас не было времени даже поговорить по душам за чашкой кофе.
— Вон-а, ты делаешь ошибку уже в третий раз в одном и том же месте, — Хосок явно раздражался.
Все давно поняли, что проект стоял ему поперёк горла, но старались не обращать внимания.
— Извини, — коротко буркнул я, не отрывая взгляда от монитора.
— Нельзя работать в таком темпе, — Хосок вытянул ноги и попытался потянуться — от длительного сидения у него затекла спина.
— Ничего не поделаешь, — вздохнул Минхёк, тоже потягиваясь. — Нам заплатили слишком много, чтобы мы прохлаждались. Этого клиента терять нельзя.
— Нельзя терять клиента, бла-бла-бла, — передразнил Хосок, поднимаясь из-за стола. — А терять здоровье ради этого урода можно?
Минхёк ухмыльнулся, приложив ладонь ко лбу. Как хорошо, что в офисе не было камер.
— И вообще, он не хочет подогнать нам какого-нибудь специалиста от себя? Я устал всё переделывать в сотый раз! — не унимался Хосок.