Пока Потапыч гремел кастрюлями на кухне, Владимир осмотрелся. Тяжелый неуклюжий буфет, обтянутый потертым дерматином диван с высокой спинкой и двумя съемными валиками-подушками, заваленная газетами этажерка. Такую обстановку он видел в фильмах пятидесятых годов. Раздвинув ситцевые шторки, он заглянул в другую комнату.
Трехстворчатый шифоньер, кровать с никелированной спинкой и облезлыми шарами, тумбочка, на стенах с потускневшим золотым накатом - десяток фотографий.
Воровато оглянувшись, он щелкнул выключателем и скользнул за занавески.
"Не наглей, - сказал кот. - Лучше утром, перед уходом. Сейчас только пригляди, что брать..."
"Не базарь под руку, пусть хоть раз дело сделает", - возразил пират.
Вольф подошел к фотографиям. Из выцветшего, но тщательно отретушированного и увеличенного черно-белого далека смотрел мужчина в наглухо застегнутом под горло кителе с капитанскими погонами. Мощная грудная клетка, крепкая шея, массивный бульдожий подбородок, прямой, сверлящий пространство взгляд, - от него исходила волна силы, уверенности и напора. Это был молодой Потапыч. Потапыч крупно по пояс, Потапыч в группе сослуживцев, Потапыч у пулемета, Потапыч в тире, в вытянутой руке непропорционально увеличенный "ТТ"...
Владимир вернулся к столу. Хозяин застелил праздничную скатерть потертой клеенкой, поставил дымящуюся тарелку с борщом, блюдечко с чесноком, черный хлеб и крупную соль. Что-то в его облике изменилось, он уже не казался немощным стариком... А может, Вольф теперь смотрел на него другими глазами.
- Самогонку пить будешь, - не спросил, а констатировал домовой. - Хорошая, хлебная. За водкой по нынешним ценам не угонишься.
На столе появилась наполненная на три четверти кривоватая бутылка и два маленьких граненых стакана. Ребенком Вольф видел такие на кухне тиходонской коммуналки.
- Давай за то, что ты вернулся, - Потапыч чокнулся и залпом выпил, потом посолил черный хлеб и бросил в рот зубок чеснока. Вольф сумел проглотить только половину: огненная жидкость обожгла глотку так, что перехватило дыхание.
- Когда меня домой отпустили, я понял - обошлось, - как ни в чем не бывало продолжил Потапыч, словно выпил стакан воды.
- Как обошлось? А что могло быть?
- Да очень просто. Как обычно. Ты прокололся - те на куски порвали... А эти меня расстреляли. Все в дамках - и дело с концом.
Домовой снова наполнил стаканы.
- Окстись, Потапыч! Ты что? Кого сейчас за это расстреливают?!
Старик вздохнул:
- Это верно. Потому и порядка нет. Порядок - он ведь на страхе держится! Только у меня страх в крови сидит, в костях, в сердце, в мозгах! Вот и не знал: отпустят или расстреляют. Мало ли, что сейчас послабления кругом, а вдруг как раз мне-то послабления и не сделают! Пулю в затылок пустить дело нехитрое. И тогда какая мне разница, что там у других делается... Давай поднимай!
Вольф покачал головой:
- Крепкая больно. Градусов семьдесят, не меньше...
- А я выпью. За крепкую власть выпью. Потому как без нее всем хана. Ведь посмотри, что получается...
Потапыч выпил, покрутил головой и снова закусил чесноком.
- В сороковом году я служил срочную в войсках НКВД, ага. Раз пошли на операцию: в одном домике засел злодей - грабитель или разбойник, опера его оттель выкуривали, а нас в оцепление вокруг поставили, чтоб не ушел... А он возьми - и выкинь в окошко перстенек золотой, улику, значит... А один солдатик соблазнился, возьми и подыми, и за пазуху сунь... И что тогда?
-Что?
Вольфа развезло окончательно, он то и дело проваливался в сон, так что голова бессильно свешивалась на грудь, как в метро. И тут же вскидывался, тоже как в метро. Слова Потапыча сливались в дымную завесу, звуковой фон, хотя смысл произносимого сохранялся.
- А то! Солдатику двадцать пять лет дали, разбойника - на Луну... Как положено. Другие разве шалить станут при таком раскладе? Мне двадцать годков едва исполнилось, мальчишка, а ведь до самой печенки понял - нельзя за чужим руки тянуть... И службу надо честно справлять. А теперь что?
-Что?
Вольф вскинулся в очередной раз.
- А то! Тюрьмы нынче изоляторами зовут, только это одно название. Чего они изолируют? За башли тебе и записку передадут, и водку принесут, и бабу приведут! А информация туда-сюда льется, как говно через канализацию! У нас-то, в Лефортово, конечно построже... Потому что дух сохранился! А в обычных тюрьмах...
Потапыч махнул рукой и вышел в спальню. Освобожденный от утомительной роли внимательного слушателя, Вольф уронил голову на стол и мгновенно отключился.
- Подъем, приготовиться к атаке!
Рядовой специальной разведки Волков вскочил, с грохотом опрокинулся стул. Но вместо начбоя Шарова он увидел молодого капитана НКВД Потапыча в парадном мундире.
Стоячий воротник обхватывал шею, тускло блестели ордена и медали, даже кобура топорщилась на боку.
- Ну ты даешь! Чего орешь-то?
Домовой довольно смеялся. Пришедший в себя Вольф увидел, что мундир не вернул ему молодость: погоны обвисали на усохших плечах и шея болталась в жестком воротнике, только выцветшие глаза обрели цвет и молодой блеск.
- Молодец! Видать, ты парень боевой. Я таких люблю!
Потапыч налил очередной стаканчик.
- А кобуру пустую зачем нацепил? - подколол Вольф старика, поднимая стул.
- Где ты видал пустую? - обиженно пробасил тот. - Я в игрушки не играю...
К удивлению Вольфа, Потапыч сноровисто отстегнул застежку и извлек всамделишный "ТТ", точь-в-точь такой, как на фотографии. Привычно вынул обойму с патронами и протянул безопасный теперь пистолет Вольфу.
- На-ко, почитай!
Еще больше удивленный, Вольф рассмотрел на потертом затворе гравировку: "В.П. Раздорову от наркомвнудел Л.П. Берия".
- Видал, какая "пустая"? - Потапыч требовательно протянул руку и забрал "ТТ" обратно. - Сколько раз участковый приходил, сдать предлагал. Мол, зачем старому хрычу оружие? Только у меня ответ один: не ты награждал, не тебе отбирать! А мне еще сгодится, на крайний случай... Ну ладно, - Потапыч махнул рукой. - Расскажи лучше, как там мои картинки - нормально прокапали?
Вольф вздохнул:
- Были проблемы, Потапыч, были.