- Ты уже все забыл! - презрительно сказал эстонец. - Ведь тебя наверняка дразнили в детстве? Фашистом, Гитлером. Так?
- Ну и что! Всех дразнили, евреев меньше, что ли?
- Вот именно! Но, если ты заметил, все евреи оказались здесь именно из-за того, что не, хотели выносить оскорбления.
Шнитман стоял чуть в стороне и согласно кивал, всем своим видом изображая борца за идею. В руках он держал банку тушенки. Когда Яков увидел Вольфа, то обрадовался так, будто встретил близкого родственника. И сейчас не сводил с него быстрых черных глаз.
- Я пострадал за пропаганду сионизма! А что плохого в сионизме?
Иоганн вздохнул:
- Я говорил Генриху, что его воспитание даст плохие плоды. Ты полностью перенял отцовский нигилизм. А ведь если бы кошелек украл русский карманник, его бы никогда не осудили за шпионаж. Даже если бы в нем было десять шпионских пленок! И за побег русского не разукрасили бы таким образом. Ты не задумывался об этом? А вот Эйно и Яков прекрасно все понимают...
Яков Семенович кивнул и нетерпеливо перебросил тушенку из руки в руку.
- Может, перекусим? За разговорами о желудке забыли!
Иоганн недовольно скривился, но возражать не стал.
* * *
В политической зоне оказалось легче, чем в "крытой". Нет скотской скученности, можно нормально дышать воздухом, к тому же работа отвлекала от однообразия здешней жизни. Все мордовские зоны перерабатывают лес и делают изделия из древесины. В ИТК-18 изготавливали корпусную мебель - шкафы, стеллажи, шифоньеры. По рекомендации Иоганна Вольф попал на деревообработку. Просторный светлый цех, много воздуха, приятный запах теплого дерева, завораживающе вьются тонкие стружки, и корявая доска становится гладкой, будто светящейся изнутри... Этот участок считался самым лучшим, в отличие от лакокрасочного с его ядовитой, разъедающей легкие вонью растворителей.
Вольфу нравилось работать здесь, если сосредоточиться, то время летит быстро и день проходит незаметно. Но блатной не должен вкалывать "на хозяина", поэтому приходилось отлынивать и маяться от безделья. Под разными предлогами он ходил по производственной зоне, заглядывал во все углы, часами рассматривал проволочное ограждение, интересовался люками и подземными коммуникациями. Когда приходили машины за готовой продукцией, он внимательно наблюдал, как их впускают на территорию и вы- -пускают обратно. Несколько раз пробовал спуститься в подвал или подняться на крышу, но натыкался на массивные замки. В библиотеке он тщательно перелистал многолетнюю подписку журнала "Техника-молодежи" и перерисовал чертежи дельтаплана и воздушного шара.
Хотя он ни у кого ничего не спрашивал и ни с кем не делился наблюдениями, как-то вечером Иоганн будто невзначай завел обтекаемый разговор:
- Чего ты все вынюхиваешь? Брось людей смешить! Дело дохлое, на моей памяти еще никто не ушел. Да и раньше тоже...
- Не знаю, дядя Иоганн, что вы имеете в виду.
- Да то и имею! Думаешь, самый умный? Все мотают срок и ждут "звонка", а ты хочешь убежать?
Вольф разъяренно оскалился:
- Умный, не умный, а в зоне гнить не хочу! И не буду!
- И куда ж ты денешься? - желчно улыбнулся Иоганн.
- Куда, куда! Туда! Птицей по воздуху полечу, кротом под землей проползу, буром сквозь стену выломлюсь!
Вольф осекся и настороженно огляделся по сторонам. Отряд готовился к отбою. Антисоветчики Якушев и Васьков с одинаковыми безобразными шрамами на лбах таращились друг на друга выпученными, как у лягушек, глазами и вяло играли в карты, украинский националист Волосюк читал газету, баптист Филиппов доказывал что-то адвентисту седьмого дня Титову, шпион Кацман писал письмо, полицай Головко зашивал порванную робу. Только грузинский диссидент Парцвания и сионист Кацман оторвались от своих дел, заинтересовавшись шумом. Но, встретившись взглядом с Вольфом, поспешно опустили головы: любопытство не приветствуется в любой зоне.
- Э-э-э-э, парень, - Иоганн перестал улыбаться. - Такой настрой мне известен. Только он не на ту волю приводит. Кого током на запретке убьет, кто на пулю нарвется. А потом на кладбище, вон там, в лощине за зоной. Закапывают, как собак, - ни гроба, ни креста, ни таблички с именем. Вот тебе и вся воля!
- Ладно, разберемся! - Вольф явно не был настроен на продолжение разговора. Но Иоганн не обращал внимания на такие мелочи.
- Здесь главное - уметь ждать, - спокойно продолжал он. - Мы тут газеты читаем - и по строчкам, и между ними. Обстановка меняется! Через пару-тройку лет нас выпускать начнут! Вот посмотришь! А еще через пять годков немецкую автономию разрешат вполне официально!
Вольф недобро усмехнулся:
- А тебе, дядя Иоганн, орден дадут и сделают президентом! А Яшу Шнитмана министром торговли назначат! Кстати, ты уже сколько отсидел?
- Десять лет, два месяца.
- Так на хер тебе перемены, если хоть так, хоть этак, через два года УДО(1) светит? А мне, чего ни меняй, двенадцать зим топтаться! Все, вяжем базар!
1 - УДО - условно-досрочное освобождение.
Резко вскочив, Вольф вышел на улицу. Там прохаживались, сидели на корточках, курили, собравшись в кружок, обитатели восемнадцатой зоны.
- Слышь, кореш, дай закурить. - Откуда-то сбоку приблизился сутулый мужик с грубым, будто вылепленным из папье-маше лицом, на котором застыла гримаса вечного недовольства.
- Не курю.
- Да? А раньше вроде курил...
- А мы чего, встречались раньше-то? - враждебно спросил Волк, взглядом фотографируя собеседника. Колючие глаза, раздвоенный нос, пересохшие губы. В памяти не всплывало ничего, связанного с этим типом.
- Да вроде... Ты откуда?
- А хуля ты опер?! Давай, дергай отсюда! Быстро!
Недовольно бормоча, человек отошел. По виду он был похож на обычного блатного - вора или грабителя. Да и все остальные мало походили на мучеников совести - обыкновенные зэки, с обычными для арестантов разговорами - о жратве, передачах, свиданиях, бабах. Никто не строил планов вооруженного восстания, не разрабатывал стратегии переустройства государства, не писал молоком на волю тайных писем единомышленникам. А если ссорились, то не на почве идейных разногласий, а из-за обычной бытовой чепухи.