"А ведь была! - отстраненно подумал Вольф. - Иезуитская уловка, о которой, если бы не случай, мы бы никогда не узнали..."
- ...и это был первый шаг Вольдемара по пути, который вполне логично привел его сюда. Вот в эту логику я вполне верю.
Парцвания разжал кулаки и хрустнул пальцами, Эйно снял кепку и без особого успеха пригладил редкие волосы, Хмурый будто невзначай сделал шаг назад.
- И еще, - Иоганн снова улыбнулся. - Если бы Вольф был тем, за кого его принял Хмурый, то он всячески бы пытался войти в доверие. А он не стал выдавать себя за противника режима и дал понять, что ему вообще наплевать на политическую борьбу. Поэтому я ему полностью доверяю.
Иоганн замолчал и обвел соратников внимательным взглядом.
- У кого есть другое мнение?
Наступила тишина.
- У тебя, Шалва? - требовательно спросил Фогель. Парцвания покачал головой.
- У тебя, Виктор?
- Нет, - поколебавшись, ответил Азаров.
- Да все ты верно расписал! - восторженно улыбаясь, сказал Волосюк. - Вот голова у человека! Нам до него - как до неба!
- Убедительно, - кивнул Коныхин.
- Согласен, - не очень убежденно произнес Вялло.
- Тогда все сомнения сняты, - подвел итог Фогель. - Обвинения Хмурого не подтвердились. Он будет наказан. А теперь спать.
* * *
На следующий день в распиловочном цехе плохо закрепленная доска, соскользнув со штабеля, сломала Хмурому ключицу, руку в двух местах и расплющила ступню. Если это было обещанное наказание, то прекрасно организованное, если совпадение - то очень удачное. Как бы то ни было, вора увезли на больничку и у Вольфа отпала необходимость следить за подходящими сзади. Впрочем, в этот же день он обзавелся новыми врагами.
После вечерней проверки Парцвания и Якушев заспорили о правах и свободах.
- Нет, ты скажи, почему нельзя "Новый мир" выписывать? - с кавказским темпераментом кричал Шалва. - Я не говорю про другие журналы, про "Америку", например. Но ведь "Новый мир" - наш, советский журнал, там ни порнографии, ничего такого. На воле его свободно выписывают, продают в киосках. Почему мне запрещено?
- Потому что там Солженицына печатали, - объяснил Якушев. - Вдруг еще что-такое тиснут. А мы здесь прочтем...
- Солженицына по команде Хрущева напечатали. Ему даже хотели Ленинскую премию дать!
- Хрущеву? - еще сильнее вытаращился Якушев.
- Да нет! - Парцвания с досадой махнул рукой. - Хрущев Солженицыну хотел Ленинскую премию дать. Так почему нельзя? Журнал "Коммунист" - можно, "Политическое самообразование" - можно, "Огонек" - можно. А "Новый мир" нельзя! Это же не иностранный журнал!
- А иностранные разрешают, - сказал Якушев. - Вон Матрасов "Корею" выписал. Читает и хохочет - смешней "Крокодила"...
Со стороны умывальной послышались звуки ударов, возня, потом раздался жалобный крик. Узнав голос Шнитмана, Волк в три прыжка оказался на месте. Бледный как мел Яков Семенович сидел на полу, прислонившись к нарам, и зажимал рукой нос, из которого лилась кровь. Другой рукой он машинально отряхивал перепачканную рубаху, так что брызги летели во все стороны. Он был близок к потере сознания, но порывался подняться и, захлебываясь, бормотал:
- Меня никто никогда не бил... Ты за это ответишь, гнида... Я тебя достану...
Андрей Головко, вытирая запачканную кровью руку, пнул его ногой в бок.
- Заткнись, жидяра, насмерть забью!
Вольф схватил полицая за шиворот и оттащил в сторону:
- Ты что, дед? О душе пора думать, а не махаловки затевать!
Тот резко повернулся.
- Заткнись и не лезь! - гаркнул он с неожиданной и непривычной властной интонацией. - Стой тихо и дыши в тряпку, пока до тебя дело не дошло! Что ты про душу-то знаешь? Мне твоя немчура не только в душу наплевала, всю жисть искалечила! Паскуды! Я пацаном был, только восемнадцать стукнуло, они меня посулами сманили! Потом сами сбегли, а меня на муки бросили! И ты такой же гад!
- Долбанулся, старый? Шнитман-то тут при чем?
- Да при том! Ты с ним - два сапога пара! Жаль, не всех жидяр я передушил! Их с малолетства надо на штык сажать или в огонь... И вас, фашистов, туда же! Моя бы воля - я б вас рядом к стенке прислонил! А ну, беги, коли жить хочешь!
Вольф протянул руку, словно желая взять разбушевавшегося Головко за пуговицу.
- Ты, сука, что думаешь, - медленно и зловеще произнес он, - я твой фуфловый базар слушать буду?
Полицай смотрел на него в упор побелевшими от ненависти глазами. Сейчас он не казался стариком. Он явно ощущал на плечах черную форму и тяжесть винтовки в руках. Много лет назад беззащитные люди, встречая этот взгляд, испытывали безысходный животный ужас. И сейчас он смаковал сладость безвозвратно ушедших времен.
- В распыл пущу, фашистское семя! В ногах валяться будешь, сапоги лизать!
- Глохни, старый козел, - без выражения сказал Вольф. И ткнул его пальцем под грудь - быстрым, коротким движением, рядом с пуговицей, за которую, казалось, только что хотел ухватиться.
Будто машина времени перенесла Головко в современность, где не было ни формы, ни винтовки, ни власти, ни силы. Лицо его посинело, он согнулся, как перочинный нож, и, судорожно хватая ртом воздух, повалился на дощатый пол. В отряде наступила тишина, только всхлипывал Шнитман и сипел задыхающийся Головко.
- Ты чего к старику привязался? Никого моложе не нашел?
Плотная толпа осужденных окружила их плотным кольцом, голос раздался откуда-то сзади, и Вольф не сразу отыскал враждебное лицо Азарова.
- Ну ты-то моложе. Давай, иди сюда!
Тот не двинулся с места, только погрозил пальцем:
- Свои порядки здесь не заводи, Расписной. Жиды и немцы у нас командовать не будут.
- Это точно, мы на русской земле, - поддержал кто-то Азарова с другой стороны. Вольф перевел взгляд. Коныхин смотрел на него в упор, на лице явно читалась угроза. Рядом с тем же выражением стоял Титов.
- Да идите вы все в жопу! Я метлой трепать не привык. Кто хочет помахаться - выходите!
Но вызов принят не был. Толпа начала молча расходиться. Головко остался лежать на полу. Он не был никому нужен. Заступались не за него - выступали против Вольфа.
Волк подошел к Шнитману. Тот уже встал на ноги и платком оттирал перепачканное лицо. Кровотечение прекратилось.