Все это время Зина смотрела на Толика восхищенными глазами. И с замиранием сердца думала:
— Вот он какой мой друг, мой Толик, бесстрашный. Настоящий Павлик Морозов!
***
В самом раскулачивании Толик не участвовал. Только попросил председателя комбеда бабушку его Анастасию не обижать. Поласковее с ней, поосторожнее.
А отца он не любил. После того, как несколько лет назад умерла мама, добрая, ласковая, хозяйственная, отец привез из города мачеху, молодую, громкую, наглую. И жадную.
Так Толик ее ни разу и мамой не назвал. Как можно? Разве можно маму предать. Мама она всегда одна. Мама она всегда самая лучшая.
А это просто мачеха. Пусть улыбается. Пусть Толиком его называет. Все равно просто мачеха. Никакая она ему не мать.
Так и жили. Потом народился у них ребенок. И братишкой -то его Толик не считал. Хотя играл с ним, водился, на речку водил. Плавать научил. Рыбешек для кота ловить.
А отец? Ну что отец? Он весь в работе. Особенно, в сезон. Днями не виделись.
Так и жили. Не бедно. Но и небогато.
Пока не смогла смириться комсомольская Толькина совесть с несколькими мешками зерна, которые, оборотистый мельник припрятывал в тайном схроне в лесу.
Видел все это Толик. Негодовала его активистская душа.
И вот он теперь с чистой совестью перед обществом. Все выложил на собрании. Все как есть.
А на раскулачивание не поехал. Да и что-то Павликом Морозовым ему быть расхотелось.
Рассказывали потом мужики, как матерился отец, угрожал комбедовцам, как проклинала их мачеха, и как тихо плакала в уголке бабушка Анастасия, любимая его бабушка. Плакала, держа на руках и успокаивая маленького его братишку.
Защемило сердце у Толика, когда о бабушке он услышал. Махнул рукой:
- Пойду я ребята. Морда там у меня на реке. Проверить надо.
Долго сидел он на берегу реки. Смотрел вдаль.
Тихо и бесконечно медленно текла под ногами вода, а он все смотрел и смотрел.
Не мигая.
***
Прошло несколько лет.
Отношения с Зинкой как-то не сложились. И она вышла замуж за Матвея. Тоже комсомольца из соседней деревни. И уехала к нему в дом. Так принято было веками. Хоть и строй советский, хоть и отринуто все старое и царское, но традиции остались. Да и никто особо их и не ломал.
А тут и время наступило страшное. Война.
Толика в армию не взяли. Еще в детстве, помогая отцу, он упал с лошади. Сломал ногу. Да неудачно она срослась. С тех пор прихрамывал.
Но это не помешало ему по-прежнему выступать с пламенными речами на всех колхозных собраниях.
В военкомат Толик приехал так быстро, как только смог добраться до района.
- Нет, - сказал военком. - Видишь, что у тебя со здоровьем?
И показал большую медицинскую справку-заключение.
- Ты ведь, парень, почти инвалид. Уж извини, не могу твою просьбу уважить. Но вот, если потребуется, то на трудовой фронт мы тебя призовем.
- Трудовой, так трудовой, - печально подумал Толик, выходя из деревянного здания военкомата. - Главное - на фронт.
Повестки долго ждать не пришлось. Уже в августе его вызвали в военкомат, вручили повестку, и Толик, воодушевленный тем, что он тоже, наконец влился в число защитников Отечества, пусть и на трудовом фронте, быстро собрался, простился с Зинкой, а больше прощаться ему было не с кем.
Родных в его деревне уже давно не было. Отец с мачехой, братьями и сестрами где-то в Сибири. Толик даже и не знал, где. Кулакам и подкулачникам только там и место.
Отца он не жалел и не раскаивался в том настоящем комсомольском поступке, а вот бабушку Федору, и сестер и братика жалел.
Жалел.
Но не раскаивался. Так надо. Так надо партии. Так надо стране. Так надо для светлого будущего.
До сих пор звучит похвала секретаря комбеда Ивана Слободкина:
- Молодец, Толик! Ты настоящий Павлик!