Второй год войны не пощадил и Василия. Жаль было оставлять Машу с Мишаткой, но неумолимая сила оторвала от родного дома. И тут Василий сделал ошибку, которая горьким комом в горле застряла на всю жизнь. На пересыльном пункте он увидел Тимофея Гривцова и, чтобы быть ближе к дому, согласился проходить шестимесячное обучение в Тамбове во взводе подпрапорщика Гривцова. Василию казалось, что годы стерли все, что стояло между ними, - ведь война всегда соединяет земляков какими-то, словно родственными, узами. Но оказалось, что Тимофей нарочно затянул Василия в свой взвод, чтобы напомнить ему кое-что, показать силу своего превосходства.
Он вызывал его из строя и, презрительно гримасничая, цедил: "Теперь будем учить рядового Ревякина шагать" - и гонял Василия перед строем до седьмого пота. Домой так и не отпустил ни разу за пять месяцев, а сам бывал в Кривуше частенько и, возвращаясь, передавал поклон от Маши. При этом таинственно улыбался и добавлял: "А она у тебя ничего... ягодка!"
Однажды Василий подкараулил Тимофея одного за казармой и, задыхаясь от злобы, сказал: "Брось, Тимошка, измываться, за себя не ручаюсь..." Тот отправил его на фронт. Это спасло Василия от унижений и обид.
Поезда увозили из Тамбова новобранцев, которым суждено было умереть "за веру, царя и отечество" на фронтах государства Российского. А Тамбов оставался дощатым, мещанским городом, сонно бормочущим молитвы по церквам.
Прасолы, пропахшие кожей и дегтем, стоя на коленях, истово просили господа бога, чтобы не переводились на лугах стада; торгаши, пропахшие селедкой и постным маслом, умоляли его сеять по "морям и окиянам золотые рыбки"; а булочники, румяные и круглые, как куличи, подобострастно вымаливали копеечку с пуда муки, чтобы можно было выпечь из нее пятачок. И в тех же церквах, обливая слезами свои посконные рваные хламиды, бились лбами об холодный пол бедные, голодные люди, выпрашивая у бога хоть крошечку сочувствия к поруганной, полуголодной жизни, отданной целиком во власть имущим. Эти люди кормили всю Русь и - не могли прокормить своих детей до нового урожая.
Три года окопной жизни - немалая школа. Василий сдружился с ефрейтором Буровым из Козлова. Буров откуда-то доставал тайные листовки про царя, в которых правдиво описывалась жизнь солдат и их семей. От него же впервые услышал Василий про Ленина, стал сам читать неграмотным солдатам газеты, дважды ходил с ефрейтором на тайное полковое собрание.
В это время в полку вдруг объявился Тимофей Гривцов, прибывший с пополнением. Он уже был в чине прапорщика.
Триста восемнадцатый полк готовился к наступлению на австрийские позиции. Прапорщика Гривцова назначили командовать соседней третьей ротой. В наступлении, когда все смешалось, Василий неожиданно увидел впереди знакомую фигуру Тимофея, прячущегося за кустом. Руки сами подняли винтовку. Шедший рядом Буров остановил Василия: "Не так надо бороться, Вася..."
Наступление полка сорвалось. Прапорщик Гривцов сказался больным и был отправлен в тыл. А вскоре по фронту пронеслась весть о свержении царя. Василия вместе с Буровым избрали в полковой комитет...
С тех пор прошло уже больше года, Октябрьская революция сделала Василия красным бойцом, он командовал взводом на Южном фронте, был тяжело ранен, а то искреннее доверие солдатской массы, когда его избрали членом полкового комитета, настолько подняло Василия в своих собственных глазах, что он сразу словно переродился. Большевик Буров стал для него примером во всем.
2
Поезд подходил к Тамбову осторожно, недоверчиво, как подходит человек к дому, из которого только что стреляли.
Василий Ревякин стоял в тамбуре, нетерпеливо поправляя складки френча у пояса. Он подтянулся, выглядел бодрым, хотя лицо еще отдавало госпитальной желтизной.
Вагоны дрогнули и остановились. Василий поправил на плече ранец и сошел на перрон.
Заметив вооруженных красногвардейцев, подошел, предъявил документы.
Сзади кто-то больно ударил по плечу. Обернулся.
- Андрей!
Андрей Филатов, сын кривушинского богатыря, друг и ровесник Василия, широко расставил руки для объятий и радостно заулыбался:
- Васяха! Ну и ну! Вот встреча!
- Потише тискай, медведь! Из госпиталя недавно.
- Куда угораздило-то?
- В левую ногу. Два месяца отвалялся.
- А сейчас откуда?
- Из Козлова. В свой полк за документами заезжал. А ты что тут делаешь?
- Эшелоны сопровождаю. Сейчас отправка. Так ты в Кривушу? Передай моей Дашутке поклон! Тяжелая она... Тебя крестным запишем!
- А ты давно от своих?
- Недавно заезжал.
- Мои-то как там?
- Все живы... Да! Ты с Тимошкой Гривцовым в одном полку служил? спохватился Андрей.
- В одном, а что?
- Он тут с генералом путался, адъютантом был.
- Так вон он куда из Козлова убежал! Где же он теперь? Арестован?
- Вместе с генералом утек.
- Упустили гадину!
- Сидор, отец его, верховодит в Кривуше, в Совет пролез.
- Ничего, скоро и за Сидора возьмемся! Новую жизнь ладить начнем!
- Давай, Васяха! Помогу! Вон ищут меня. В Кривуше свидимся!
Широкие плечи Андрея закачались в толпе. Василию легче стало на душе от этой встречи. Дома все живы, Маша ждет небось не дождется...
Эх, если бы не пакет в Губком! Махнул бы прямо с вокзала домой. Кажется, до Татарского вала бежал бы бегом без передышки.
- Эй, товарищ комиссар! - окликнул Василия извозчик. - Садись, мигом домчу куда хошь!
- Мне недалеко, дойду, - ответил Василий, ощупав в кармане пакет и револьвер.
Шел по Дворянской, искоса поглядывая на затейливые узоры купеческих и помещичьих домов. Улица будто вымерла. Притихли в своих домах толстопузые! Выглядывают небось из щелок и дрожат от страха и ненависти!
Изредка встречаются патрули - красноармейцы. Они подозрительно осматривают одежду Василия. Вот еще двое... По разговору понятно - только что отвели в Чека какого-то офицера, пойманного на чердаке.
- Товарищи, где помещается Губком? - спросил у них Василий.
- А тебе чаво там? - поинтересовался высокий.
- К Чичканову. Из Козлова я приехал.
- А документ есть?
Василий показал проходное свидетельство.
- Иди в "Колизей", на второй этаж.
- Какой "Колизей"? Где он?
- Да вот он! Ты что, ослеп? С колоннами на углу.