— Спасибо, Жиль. Но, знаешь, я передумал. Поищу какую-нибудь другую крышу. Пока.
— Билл! Не вешай трубку. Где ты сейчас находишься? Я могу подъехать и забрать тебя.
— Спасибо, я пройдусь пешком. — Он хотел было повесить трубку, но потом снова поднес ее к уху. — Ты уж прости меня, Жиль.
— За что?
— За то, что обозвал тебя подонком. Я знаю, что ты не такой.
Билл повернулся, опершись ладонью о стекло, оглядел улицу и вышел из будки. Жиль жил в своей мастерской, спал на антресолях, среди в беспорядке сваленных мольбертов, красок и неоконченных полотен. И у него никогда не было лишней кровати.
Возвращаясь назад, к Кельтум, он остановился, чтобы купить утренние газеты, и, когда отходил от киоска, увидел, как луч восходящего солнца пробился сквозь лилово-серое облако и огромный небоскреб на Монпарнасе на какое-то мгновение засиял, словно золотой замок. У Билла перехватило дыхание. Он представил себе, как Ахмед, кувыркаясь, падал из одного из этих ослепительно сверкавших окон. Ужасная картина сменилась воспоминаниями из их удивительно долгой и верной дружбы.
Такое случается иногда с людьми со счастливым прошлым. Дружба, завязавшаяся в юности, длится всю жизнь и выдерживает все невзгоды. И в те далекие годы, когда Билл жил в Париже, и потом, когда Ахмед приезжал к нему в Нью-Йорк, они, лишенные природой братьев, были близки, как братья. Они все делали вместе: учились, играли в теннис, отдыхали на взморье, гуляли с девушками. Билл улыбнулся, вспомнив, каким успехом пользовался Ахмед у американских девушек.
Никому и в голову тогда не могла прийти мысль, что Ахмед станет гомосексуалистом. Его застенчивость, прекрасные манеры, готовность выслушать, а не просто поболтать очаровывали женщин, и они влюблялись в него. Его наклонности начали проявляться только после возвращения в Париж и знакомства с элитой. Но в глазах Билла он всегда оставался верным, забавным и мудрым другом.
Только один человек, казалось, стеснялся своего греха — сам Ахмед. Даже когда он только начал предаваться этой страсти в обществе манерно-изысканных снобов, ему не давало покоя чувство вины. Он осознавал, что позорит свою семью, лишает отца счастья обрести долгожданных внуков, порочит честное имя Кельтум. Чтобы как-то компенсировать это, он осыпал сестру дорогими подарками, но она отказывалась от них, и это повергало Ахмеда в отчаяние.
Биллу вдруг стало ясно, почему Ахмед позволил Кельтум втянуть себя в орбиту Бухилы. Для читателей «Вог» и «Жур де Франс» Ахмед был человеком, обласканным успехом: богатый, знаменитый, его фотографировали на всех престижных приемах, попасть на которые было для них верхом желаний. У тех же, кто знал его близко, о нем сложилось совсем другое мнение: хрупкий, чувствительный, уязвимый человек. И можно было легко понять, почему его потянуло к яркому факелу ислама, который зажег Бухила: он надеялся, что идеи имама заполнят пустоту в его душе, а Кельтум благодаря ему утвердится в своем выборе. И, возможно, он снова заслужит ее уважение.
Билл вернулся в парк. Кельтум сидела, застыв в той самой позе, в какой он оставил ее. Выжидательно посмотрела на него: лицо ее осунулось, горе и усталость исказили черты. Билл уселся и покачал головой.
— Напрасно потерял время. Полиция взялась и за моих друзей. Жиль был не один. Его пытались заставить завлечь нас в ловушку. Ему удалось предупредить меня. Надеюсь, они не слишком навредят ему. Бедняга был страшно перепуган.
Закусив губу, чтобы не разрыдаться, Кельтум смотрела в землю невидящим взором. Билл дотронулся до ее руки.
— Кельтум, я знаю, что вам это не понравится, но нужно, чтобы вы пошли со мной в гостиницу.
С трудом передвигая ноги, глядя прямо перед собой, она шла рядом с Биллом, пытавшимся поймать такси. Где-то вдали, на юге, завыли сирены. Звук приближался, усиливался. Воздух наполнился жуткой какофонией. На этот день Бухила назначил демонстрацию в одном из безлюдных «спальных» районов, окружавших город. Жара и духота, видно, хорошо подогревали недовольство. Билл мрачно усмехнулся: эта заварушка и вечерний парад, возможно, отвлекут от него солдат ОРБ и полицейских, наводнивших город. По крайней мере до завтра. Уж хотя бы за это следовало возблагодарить Бухилу.
— Слава Богу, гитлеры возникают только один или два раза в столетие. — Президент с лукавой улыбкой оглядел собравшихся. — Мне иногда кажется, что завоевать победу было гораздо легче, чем теперь праздновать ее. Разве не так, Вадон?
— Я буду несказанно счастлив, когда мы сбудем с рук Брукнера, — вскинул голову Вадон. — Честно говоря, пятьдесят лет — очень большой срок. Мы не можем так долго жить прошлым.