И вот начали допросы в духе выработанной нами тактики.
«Следствие настаивает, чтобы вы назвали свою настоящую фамилию и объяснили, почему ее скрываете?» — спросил на очередном допросе подполковник Мазалович. «Я — Моргун Егор Фролович, другой фамилии у меня не было». — «Вот справка Барнаульского загса о том, что Моргун Егор Фролович умер 18 мая 1942 года. Почему вы присваиваете его имя?»
«Часовщик» слегка побледнел и, как мне показалось, чуть вздрогнул, увидя справку загса, однако, преодолев в себе волнение, невозмутимо отвечал: «Моргуном являюсь я, а в Барнауле, видно, напутали, похоронив кого-то другого вместо меня. Я ведь живой…»
На эту реплику преступника подполковник Мазалович огласил показания матери и сестры Моргуна о том, что их сын и брат Моргун Егор Фролович умер в мае 1942 года и похоронен на городском кладбище в их присутствии.
«Что вы скажете по этому поводу?» — «Я правдиво объяснил, что являюсь Моргуном, и мне нечего добавить». — «Вам предъявляется анкета Хабаровского краевого архива МВД с фотокарточкой и оттисками пальцевых узоров и акт экспертизы, из которых видно, что вы являетесь Сиплым Викентием Львовичем, судимым в 1937 году. Вы признаете это?»
Ознакомившись с анкетой и актом экспертизы, «часовщик» втянул голову в плечи, но еще не сдавался.
«Это какое-то недоразумение, кому-то интересно путать». — «Если для вас и этого мало, предъявляем вам справку Курганского загса о том, что вы являетесь Хомяковым Мироном Романовичем, что ваши родители умерли и похоронены в городе Кургане, а сестры Лидия и Зинаида проживают: первая — в Херсоне, а вторая — в Новосибирске. Теперь вы намерены давать правдивые показания о себе?»
И тогда выдержка изменила «часовщику». Он затрясся в истерике, толстая шея его побагровела, со злобой прокричал: «Ваша взяла!.. Докопались!.. Это же надо!.. Столько ходили по моим следам! Ладно… теперь мне все равно…»
Теперь Хомяков-Моргун-Сиплый в основном правдиво рассказывал о совершенных им преступлениях. Порой пытался отклоняться от истины, но, используя улики, мы незамедлительно заставляли его возвращаться к правде. О личности «часовщика» и его делах мы уже немало знали, но кое-что к этому добавилось как результат его признания.
…В 14 лет, оставшись без родителей, Хомяков Мирон бросил своих младших сестер и ушел бродяжничать. Порой устраивался где-нибудь на работу, но главным образом занимался мелкими кражами. В 1937 году в городе Ачинске он и его напарник Лабин при ограблении квартиры одинокой женщины умертвили ее, вложив в рот кляп таким образом, что она задохнулась. Через несколько дней грабителей поймали. При обыске у Мирона Хомякова изъяли ранее похищенный им из кармана неизвестного вместе с деньгами билет члена Осоавиахима (без фотокарточки) на имя Сиплого Викентия Львовича, Этим именем он тогда на суде и назвался, заявив, что места рождения и родителей не помнит. Как Сиплого его осудили за грабеж и убийство на 12 лет. Отбывая наказание в лагерном отделении, во время сплава леса бежал из-под стражи, введя охрану в заблуждение — будто бы он утонул в Амуре. Разыскивать его не стали. Добравшись в мае 1939 года до Хабаровска, он выкрал у спавшего на железнодорожном вокзале Моргуна Егора Фроловича справку об освобождении из исправительно-трудового лагеря, наклеил на нее свою фотокарточку и с этим документом направился поездом в сторону Владивостока.
Преступник сказал на допросе: «Я решил, что Моргун Егор возвратится домой на Алтай. Потому и поехал в обратную сторону, чтоб с ним случайно не встретиться…»
На железнодорожном вокзале Хабаровска, знакомясь с расписанием поездов, наткнулся в нем на станцию Бикин. И тут вспомнил солагерника Торопова, жителя этого города. В лагере он пооткровенничал с Мироном Хомяковым: зря, мол, откачнулся от помощи Горбыля Леона, который тоже проживал в Бикине, — осторожного и опытного контрабандиста. Хомяков Мирон и надумал познакомиться с Горбылем. Прибыв в Бикин, работал здесь грузчиком на лесокомбинате, жил в общежитии речного порта. Недели через две получил в лесокомбинате положительную характеристику — не без помощи начальника речного порта, которому «угодил» при разборке плотов с лесом, сплавляемым с верховьев этой реки. На основании той характеристики и липовой справки об освобождении местная милиция выдала ему одногодичный паспорт. В свободное от работы время он бродил по городу — подрабатывал на ремонте часов, к чему уже давно испытывал пристрастие. Однажды, зайдя вечером к Горбылю, починил ему двое старых ходиков. Денег за работу не взял, но попросил Горбыля помочь подыскивать среди местных жителей «часовую клиентуру». Одинокому Горбылю, видно, приглянулась обходительность нового знакомого, и он с охотой выполнял его просьбу: стал зазывать эту «клиентуру» в свой дом для «часовщика». Здесь тот по вечерам и ремонтировал часы.
Наконец «часовщику» показалось, что он достаточно сдружился с Горбылем, начал его потихоньку прощупывать насчет возможности ухода в Маньчжурию.
Хомяков понимал, что ему трудно будет укрываться под именем Егора Моргуна и что рано или поздно его найдут и снова водворят в лагерь. Поэтому он хотел с помощью Горбыля — чтоб без особого риска — уйти за границу, где бы можно устроиться часовым мастером. Решение это созрело не сразу, хотелось еще посоветоваться с Горбылем, который Хомякову все более нравился. Он однажды и завел разговор о трудностях покупки запасных частей к часам, особенно иностранных марок. Горбыль только поддакивал, ничего сам не предлагая. Хомяков спросил у него, нельзя ли добывать запчасти к часам в Маньчжурии через какого-нибудь китайца. Это был всего лишь как бы пробный вопрос, но и он насторожил и растревожил старика. Он с негодованием сказал, чтобы приятель выбросил из головы свои дурные мысли. В июне 1939 года Хомяков уехал в Ворошилов-Уссурийский, где смог устроиться на работу часовым мастером. Перед отъездом заходил к Горбылю, который встретил гостя холодно, хотя и сказал на прощание, чтобы тот приезжал к нему, если будет какая нужда.
В Ворошилове-Уссурийском Хомяков неплохо зарабатывал, но чувствовал себя неуютно. Над ним постоянно висела угроза задержания. Бывая иногда во Владивостоке, он искал и там пути ухода за границу, знакомясь с моряками, но… тщетно.
Время шло, нужно было что-то предпринять — срок действия паспорта истекал, а при его продлении могли бы разоблачить преступника. На ум все чаще приходил рассудительный Горбыль, его приглашение приезжать к нему, если будет нужда. Казалось, что в этот раз можно подобрать ключи к сердцу старика, чтобы скрыться за границей. Не видя другого выхода, Хомяков решил теперь уже в открытую поговорить с Горбылем. Для него во Владивостоке он приобрел «презент» — прорезиненный плащ и позолоченные часы — и в сентябре 1939 года прибыл в Бикин. Здесь узнал, что Горбыль месяц назад умер. Возвратясь в Ворошилов-Уссурийский, Хомяков поразмыслил и наметил для себя другую линию жизни. Он напрочь отказался от мысли бежать в Маньчжурию. Спасение для себя от правосудия он увидел в другом: наловчился мастерски изготовлять фальшивые документы. Торговал ими и сам пользовался. Липовые бумаги собственного изготовления помогли ему уклониться от действительной службы в армии, а в войну отсидеться в тылу. Он даже сумел в 1944 году переменить место жительства — перебрался из Ворошилова-Уссурийского в Иркутск…
Дрозда Назара никогда Хомяков не знал. Его солагерник Торопов подтвердил, что действительно рассказывал ему о Горбыле.
Итак, столь тщательное разбирательство дела «часовщика» не подтвердило предположения о возможной его связи с иностранной разведкой. Преступные пути Хомякова и Дрозда Назара в Бикине перекрестились случайно. Они ничем не были связаны и даже не были знакомы. Однако в поле зрения чекистов Хомяков попал отнюдь не случайно — это был крупный уголовный преступник, укрывавшийся от правосудия.
Уголовное дело на Хомякова мы передали прокуратуре Иркутской области и в тот же день возвратились в Хабаровск… А в конце марта того же года закончили следствие и по делу Дрозда Назара.