- Куришь, мелкий? А если матери скажу? – конечно же, я не собиралась стучать. Просто попугать. Хоть какое-то развлечение.
- Она на ночной...
- М. А у тех, кто курит по малолетке, писька не вырастает, знаешь об этом?
Артёму было уже лет четырнадцать, а то и пятнадцать, не такой уж и малолетка... Да и Ленкина шутка в моём исполнении, видать, не работала. Вот и Артём не понял:
- Чего?
- Забей. Что слушаешь?
- Наутилус.
- Ну-ка...
Он протянул мне один наушник, я приложила к уху, и сердце ёкнуло – та самая песня, которую всего пару часов назад еле слышно играла магнитола Дениса.
- Дай второй! – Я не просила. Велела. И Артём, всё такой же растерянный, безропотно протянул и его. Вставила. Немного послушала, вынула один. – А я что-то не слышала у них этого?
- Новая!
- М... А чего качество такое говёное?
- С телека писал.
- Мм...
- Людка, я пойду, а?
- Да, свободен, – мотнула головой на выход. – И не кури больше, понял? Увижу – уши надеру.
Он не двинулся.
- Ну чего ещё?
- А плеер?
- Завтра отдам.
- Э-э-э, Лю-ю-юд...
- Чш-ш! Чего ты орёшь? Говорю – завтра! На вот, - сунула руку во внешний кармашек сумочки, вынула мятый косарь, - считай, напрокат взяла. Нормально?
Он хотел деньги, это было видно. Но и за плеер боялся. Наверное, у старшего брата свистнул.
- Тём, ну я его сожру, что ли? Верну, серьёзно. Я тебя когда-нибудь обманывала?
- Не.
- Ну и всё. Давай, давай. Утром ещё штукарь накину, идёт?
Тот, чуть замешкавшись, всё-таки кивнул.
- Ну и всё, - протянула ему ладонь, – по рукам?
- По рукам! – А уходя, обернулся: - Только там это, перемотка не работает. На карандаше надо.
- Не ссы, разберусь.
Да, без карандаша было хреново. Крутить на пальце вообще не то - только ногти обдирать. Да и медленно слишком. В поисках чего-то поудобнее забрела на кухню. Подфартило – на подоконнике лежала картонная папка «Дело №», полная газетных вырезок с рецептиками, тетрадных листов – чистых и исписанных, ну и шариковая ручка. Перемотала кассету немного назад, упёрлась лбом в треснутое стекло окна, закрыла глаза...
Качество реально херовое, писал так, «через комнату», то есть, просто поднеся мафон, или на чём он там, к телевизору. К тому же, похоже, поверх другой записи. Так что на фоне не только тётя Марина - Тёмкина мать вполголоса материла дядю Витю – отца, но ещё и иногда прорывались звуки «нижней» песни. Но в целом...
С первых нот – хриплый, немного ленивый такой саксофон с хулиганским характером. Прямо по нервам! Незамысловатый мотивчик вступления – но от него быстрый, просто мгновенный какой-то позитив. Словно в душу фонариком посветили. Жаль с текстом засада. Ужасно хотелось понимать о чём напевает своим бархатным голосом Бутусов – ведь он ну просто не может о херне! – но, блин, слишком много шума фоном!
«Я просыпаюсь.../непонятно/... я просыпаюсь.../долго непонятно/...и что в живых остались только мы с тобой...»
Фу-у-ух, ворох мурашек, волоски на руках дыбом. Блин, как это можно вот так – одним, двумя словами душу подцепить, а?
«И что над нами.../непонятно/...воды, и что над нами.../непонятно/... не хватит на двоих. Я лежу в темноте»
И припев – такой прозрачный и точный. На поражение:
«Слушая наше дыхание, я слушаю наше дыхание. Я раньше и не думал, что у нас на двоих с тобой одно лишь дыхание. Дыханье... Сука, ты Вить, понял?» Я невольно рассмеялась – тётя Марина вовремя вклинилась, конечно...
Раз за разом слушала и мотала, слушала и мотала – и час спустя разобрала уже практически весь текст. А ещё обнаружила, что изрисовала почти все пустые тетрадные листы из папки с рецептами. Маленькие, но тщательно прорисованные почеркушки – какие-то люди, киты, птицы. Кто был на этих рисунках? Не знаю, но думаю, что я-то точно там была. Я и мой мир. Мои чувства. Такие же корявые и неумелые, как и сами картинки.
А ещё – весь этот час я улыбалась.
«Я пытаюсь разучиться дышать, чтоб тебе хоть на минуту отдать того газа, что не умели ценить... Но ты спишь и не знаешь»* - а у меня на это словно эхом из глубины души откликается: «Я люблю тебя, Люд. И ничего не могу с этим сделать...»
И вроде предал, вроде поругались и даже, вроде, расстались... но я сидела и улыбалась, как счастливая дурочка, и в каждой засоренной посторонними шумами строчке песни узнавала нас с Денисом...