— Не хочу умереть, поддержите чем-нибудь, разве вы не люди? Бабка, где Мамия? Сдох, что ли, этот проклятый? Успеет еще наваляться в земле, знает ведь, что умираю я… Антихристы, помогите еще хоть день протянуть, а там… — всхлипывая, в отчаянье кричал Бахва, но слова его безнадежно тонули в равнодушном течении непроглядной ночи, которая не только не принесла облегчения больному, но и наполнила его паническим ужасом перед близким уже величайшим испытанием, его, задыхающегося, заключенного в закопченной, прокуренной и смрадной, беспросветной, как могила, комнате.
Чичико понимал, что Бахва отходит, однако подняться было лень. Что ни говори, малодушный человек Бахва. Малодушный, нетерпеливый, выдержки — ни на грош. Стоило, бывало, ему рассердиться, никого не пощадит, зверем глядел. Нижняя челюсть затрясется, зубы оскалятся, и осыплет он, как из пулемета, первыми пришедшими на ум словами. Иной раз сам жалел о выпаленных под горячую руку словах, хотя бил и швырял все, что попадало под руку, тарелку ли, топор ли. Когда врачи стали настаивать, чтобы Бахва бросил курить, стал прятаться: то в уборной затаится, то в саду и украдкой смолит табак, словно наносит вред не себе, а Тебронэ и Мамии, которые даже трубку прятали от него, только бы не дать ему закурить. А Бахва все старался делать им наперекор. Нет, чтобы перетерпеть. И сейчас ни с кем не считается, уж заполночь, а он все никак не хочет угомониться и другим покоя не дает, будто кто-то в состоянии принять на себя его болезнь.
— Успокойся, несчастный, потерпи немного, скоро рассветет, — слышится голос Тебронэ. Вот она ни на минуту не теряет терпения и бодрости. И за больным присматривает, и о семье заботится, а Бахва — неблагородный, неблагодарный и малодушный. Хотя, кто знает, возможно и сам Чичико малодушен, коли ему, настроившемуся спать, не дают уснуть мучения больного. Так и дергают по нервам. Самое настоящее малодушие! Сна как не бывало, но все равно трудно заставить себя покинуть теплую постель. Да, конечно, в нем и в Бахве одна кровь, и от него он унаследовал и малодушие. Тут Чичико вдруг подумал, что и ему не хватает именно тех качеств, за отсутствие которых он корит Бахву. Кто знает, встретит ли он тяжелое испытание более достойно, чем Бахва? Выдержкой их род никогда не отличался. Поэтому он и удивляется терпению и постоянной бодрости Тебронэ. Тебронэ — других кровей женщина. Вот теперь он совсем расстроился, услыша, как мечется Бахва. Видимо, вместе с малодушием досталось ему от предков и мягкосердечность.
Чичико поднялся, натянул остывшую одежду и вышел из комнаты на балкон. Расшатанные половицы заскрипели под ногами, он остановился, опустил руки на перила и долго стоял так, уставясь в безмолвное ночное пространство. Где-то сверкнула молния, на мгновение осветив деревья. Моросило. Влажный воздух был тяжел. И вдруг Чичико вспомнил Жужуну, которую ожидал, затаив дыхание, вот на этом самом балконе три года назад. В ту ночь каждый шорох, принесенный легким ветерком из сада, заставлял напряженно застывать и казался шагами девушки, и так продолжалось до тех пор, пока он не вышел из себя, не потерял голову, не спрыгнул вниз и не побежал к закрытому окну, выходящему в сад. А теперь было только одно — слабо потрескивал дождь, словно кто-то лущил кукурузный початок. Что-то волшебное было в шелесте капель, падающих на молодую листву, дранку и шифер, нахлынувшие воспоминания таяли бесцветным ночным туманом, будто бы испытание, подкрадывающееся к семье, лишало прошлое всякого значения. Он приоткрыл дверь другой комнаты — здесь Мамия отсыпался после пьянки, вошел, отыскал по храпу в темной холодной комнате с застарелым запахом айвы и табака тахту, на которой скрючился Мамия, накрытый с головой одеялом, постоял над ним и пошел дальше. Потянул на себя тонкую, оклеенную обоями скрипучую дверь, — сразу обдало керосиновым чадом, — переступил порог и увидел освещенную коптилкой кровать, задвинутую в угол, и откинувшегося на подушки Бахву, бесчувственного и неподвижного. Тот уже не метался, обессилевший от боли и отчаяния, и впал в забытье. Чичико опешил. «Сегодня ночью умрет», — промелькнуло у него в голове, и он удивился, что вот так, сразу подошло время кончины человека.
— Встал, Чичико? — ласково спросила Тебронэ.
Она сидела у изголовья больного. Бахва дремал. Острый кадык поднимался и опадал с дыханием. Услышав голоса, Бахва раскрыл запавшие глаза и стал жадно вглядываться в стоящего у кровати Чичико.
— Кто ты? Не узнаю, — прохрипел он.
— Это я, дядя, Чичико.