— Раз-варр-рачивай! — прокричал голове сержант, — По школе. Бей по школе и сразу отходи!
Голова скрылась и машина развернулась к школе носом. 30-миллиметровая пушка выплюнула два снаряда и замолчала.
«Заклинило пушку» — подумал сержант.
Из командирского люка вылезла голова и, перекрывая грохот боя, подтвердила:
— Заклинило!
Тут перед БМП раздался взрыв, в воздухе зашипело и вторая граната, пролетев над башней, разорвалась над входом.
— Уходи! — закричал сержант голове.
С третьей попытки украинский гранатометчик-таки попал, а именно попал в переднюю бронеплиту. Машину дернуло, нос ее оделся пламенем и все люки открылись. Командир с наводчиком выпрыгнули одновременно и прыжками-перебежками побежали к сержанту. Последним из горящей машины вылез механик-водитель. Он выскочил без бронежилета и автомата и с видом совершенно ошалелым, хлопая себя по горящим штанам (топливо попало на ноги) и крича криком нечеловеческим, под перекрестным огнем добежал до кормы. Там душа вернулась к нему, он спрыгнул с горящей машины, нырнул за угол и его увели внутрь.
Дом культуры располагался в центре села напротив павловской школы, а между ними чуть в сторонке стоял бронзовый солдат с бронзовым прапором. Не понятно, русский солдат или украинец. На плите фамилии. С фамилиями понятно. Русские и украинские вперемешку. Освободители Павловки от фашистов. И смотрел солдат на площадь и ошалевал.
С трех сторон начался штурм. Молча шли украинцы. При первых выстрелах матросы рассыпались по зданию, заняв назначенные сектора на двух этажах и открыли огонь. И могло показаться, что наступавших чуть ли не батальон. На самом деле было их сто шестьдесят пять прекрасно экипированных и вооруженных хлопцев, хотя рассказывали потом пленные, что было и больше. Проверить трудно. Одно верно — встреченные пулеметным огнем хлопцы повернули обратно. Часть их заняла школу, остальные рассредоточились по ближайшим домам, выставили миномет в саду одного из них и повели обстрел дома культуры.
К девяти утра догорал подбитый БМП морпехов, уже первые тела хлопцев испятнили площадь, а бой не затихал. С дальних улиц украинцы уносили погибших и раненных, а с площади не могли — четыре пулемета и три снайпера держали под обстрелом прилегающие улицы. На первом этаже у выхода прямо на полу морпехи оставили одного снайпера и так заперли центральный вход. Оставался правда еще грузовой с широкими деревянными воротами — там сержант поставил своего водителя-механика, дал ему ПМ и приказал стрелять в любого, кто покажется в дверях. Не успел сержант поставить боевую задачу, как в ворота ворвался первый взвод с замполитом, со свистом и хрипом, дыша как загнанное стадо и бешено отстреливаясь. Несколько часов первый взвод сначала отходил из села в сторону Егоровки, а затем, нащупав брешь в порядках противника, с боем пробился к Бормотову. И мало того, что теперь защитников дома культуры стало сорок семь, но поймите — отряд замполита пришел без потерь!
Площадь перед домом культуры оспой взрывали снаряды. Несколько мин попало в крышу. Пол под окном, из которого злобно и глухо стучал Салагин пулемет, был заплеван гильзами и Салага то и дело ботинком расчищал площадку под ногами. У соседнего окна с корточек стрелял Свят, бросая на Салагин пулемет косые темные взгляды — горячие гильзы летели в Свята, мешали целиться. Но больше гильз опасался Свят, что на пулемет хлопцы гранату не пожалеют. Тогда и Святу перепадет. Свят сменил магазин и злобно проследил за полетом гильзы от Салагиного пулемета, а про себя подумал: «Да сколько ж вас там?»
Лента у Салаги кончилась, он присел, а сменив ленту, встал за спиной Свята и, заметив нескольких человек в окне школы, дал длинную очередь над головой Свята. Тут из школы по пулемету ударили из РПГ. Взрывом обоих отшвырнуло метра на три от окна. Осколками посыпались куски штукатурки с потолка, один из них жмякнул Свята в каску. Свят поднялся первым. Он как будто побледнел, посмотрел на Салагу свирепо и сказал так:
— Еще раз рядом со мной выстрелишь, я тебе ноги из жопы вырву, понял?
По глазам Салаги было совершенно отчетливо видно, что понял. Он поднялся и от греха подальше отошел к другому окну.
«Господи, не покинь меня, заблудшего! Имя твое — Милосердие, смилуйся надо мной!» — шептал сержант, сидя на четвереньках в центре зала, а Бормотов тоже на четвереньках рылся в рюкзаке рядом. В дальнем углу разорвался снаряд и с потолка сыпалась и бешено крошилась штукатурка. Бормотов достал из своего рюкзака рацию и кривая ухмылка располосовала его лицо.