— Сегодня видел двух отказников, — сказал он, понизив голос, — Сами себе тюрьму строили на полтораста душ. Это как?
— Путаете вы что-то, Тарас Михалыч, — смутилась моя душа, — Не может такого быть.
Лицо капитана стало кирпично-красным, а глаза замерцали от злобы. К нему подошел Дамдин, заботливо отодвинул полную кружку, сказал тихо и настойчиво:
— Тарас Михалыч, хватит. Пойдемте спать.
Так необычна и трогательна была эта забота сержанта и так безропотно капитан ее принял, что я едва сдержал улыбку. Дамдин помог капитану встать и повел к выходу. Капитан шел, покачиваясь и тяжело дыша. Я тоже вышел продышаться. Холодный резкий ветер гнал по черному небу рваную пену облаков, ярко светили низкие звезды. Я пошел к умывальнику. В темноте услышал голос капитана и другой, похожий на голос знакомого майора морской пехоты:
— Порядки у нас какие-то кривые, — капитан закашлялся, — Для солдат и вовсе суковатые.
— Вона ты куда, — тихо молвил майор.
— Туда самое.
— Какие ни есть порядки, нас с тобой про них не спрашивают. А разговоры эти ты брось, понял? До добра не доведут.
— Пойдемте, Тарас Михалыч (это был голос Дамдина).
В темноте зажглись две красные звездочки, капитан с майором закурили.
— Сами себя колючкой обнесли, — не унимался капитан, — Эх и сука народ!
Вчерашний день закончился бесподобно и так же бесподобно начался сегодняшний. Начался он с тупой отчаянной боли. Началось с висков, разлилось по затылку, перетекло в темень и вот уже вся голова пылает и звенит колокольным боем и совершенно невозможно открыть глаза. А тут еще эти проклятые голоса в эфире:
— Минометчики молодцы. Хорошо отработали.
— Закрипилися?
— Так точно.
— Добро. Вечери тебе зминим.
Стоны заглушили слова. Рация прошипела:
— Хто у тебе там кричить?
— Орки в окопах. Раненные.
— Багато?
— Пять трехсотых. Чего с ними делать?
— Нахер вони мени тут потрибни. Кончай их там.
— С превеликим моим удовольствием.
Старшина налил мне полстаканчика, кто-то угостил сморщенным соленым огурцом и я словно заново родился. До полудня группе объявили свободное время и я с двумя солдатами отправился в город. Повсюду следы восстановления. По улице протянули новые провода, в детском саду восстановили разрушенную крышу, вставили новые окна, ожил рынок, открылись новые магазины, аптека, почта, банки и два кафе. Мы зашли в кафе и я вспомнил утренний радиоперехват. Это могли быть позиции под Владимировкой, которые мы недавно взяли. Похоже, утром их отбили украинцы. Похоже, там оставались наши раненные. Похоже, о них говорили украинские командиры. С ума сойти можно…
В памяти вдруг возник образ девятнадцатилетнего украинского пленного, которого разведчики допрашивали накануне. Он сидел на земле с завязанными за спиной руками и сильно заикался от волнения. Один из офицеров раскурил сигарету, вложил пленному в губы.
— На, покури, успокойся. Ты из бедной семьи, да?
— Батька…
— Нету батьки, да?
Пленный покачал головой, добавил.
— С самого детства. Рис з мамой, потом писля инсульту на работе она уже работать не могла. Было тяжело и приходилося… приходилось на шабашки ходить, потом як стукнуло восемнадцать год пошел уже официально работать.
— И чего, тебе много заплатили здесь?
Ну, — пленный затянулся, вздохнул, вспоминая, — А то два раза сто заплатилы. Я думал в белой церквы билы поначалу, я думал било хорошо. Просто сидышь, ниче не робишь, четырнадцать тысяч это…
— Получаешь, да?
— А ты убивал русских?
Пленный бросил короткий взгляд на кобуру офицера, затряс головой.
— Я тильки раза три може из автомата стрелял.
— По русским.
Пленный неистово затряс головой и посмотрел в глаза офицеру чистым детским взглядом и если бы не диковатые сильно косящие глаза, взгляд его был бы приятен и миролюбив.
— А… всего стрелял из автомата?
— Я на позиции ни разу из автомата даже не стрилял.
Офицер взял сигарету изо рта пленного:
— Давай подержу. Подержу, — он стряхнул пепел, вернул сигарету, а пленный затянулся и продолжал:
— Колы я переживал голод, холод з мамой, мне было ее жалко, ни сибе и тыди я пытался всячески якось помохты.
В поношенной горке к офицерам подошел человек с цепкими глазами, с бесшумным автоматом в руке. Он присел на корточки, офицеры расступились:
— Смотри, вопрос тебе такой, — начали цепкие глаза, — Вот ты говоришь, ты пришел сюда за бабками, да?