— Переехала бы ты, красавица, на житьё в Хвалынский город. В Хвалынском городе жизнь вольготная и весёлая. Каждый день либо шкандал, либо происшествие, либо кража. В холерный год одних покойников таскали не перетаскали, гляди, не хочу. Разок на улице среди бела дня чернедь всей гурьбой дохтура била…
Максим не дослушал, брезгливо плюнул и терпеливо уселся под забором, выжидая, когда жена и странница уйдут спать. Ждать ему пришлось недолго. Скоро с крыльца раздался зевок и тот же голос нараспев произнёс:
— Да ты никак, красавица, не слушаешь? Ох-охо-хо, так идём, золочёная, спать.
И обе фигуры приподнялись и исчезли в дверях флигеля. Максим видел, что, удаляясь, его жена двигалась как в полусне, натыкаясь на предметы, и ему пришло в голову, что, если бы странница не увела её спать, она бы просидела на крыльце всю ночь, бледная и безучастная.
«А ведь ей всего 25 лет», — подумал он с тоскою.
Он хотел было подняться на ноги и идти делать то, что делать ему нужно, но он пересилил себя и стал ждать. Приступать к делу сейчас ему показалось рискованным. От нечего делать он глядел на двор, широкий и чистый, застроенный хозяйственными постройками и весь повитый таинственным мраком ночи; он думал. Эти пристройки стояли неподвижно и глядели на него тупо; но Максиму всё казалось, что они себе на уме, что вот-вот они шевельнуться и издадут звук. И он ждал и раздумывал, что это будет за звук: мучительный? восторженный? злобный?
Однако он внезапно стал на ноги, осторожно перелез через забор и, по-воровски прячась под тенью забора, отправился к кухне. У самой кухни он прижался к стене и стал слушать. До его слуха долетел неистовый храп и это его ободрило. Аксюша спала в сенцах. Тихохонько он прошёл в кухню. Там, осторожно двигаясь среди мрака, шаря руками и с трудом переводя дыханье, бледный и болезненно чуткий, он, наконец, нашёл кадку с тестом. Это его обрадовало. Сосредоточенно он захватил руками большой клубок вязкого теста, и всё так же осторожно ступая и прислушиваясь к каждому шороху, он снова пробрался в сад. Кустами он прошёл к комнате отца. Свет лампадки мигнул в этом окне, точно заглянул в лицо Максима и снова спрятался в своём углу. С мягкими движеньями Максим стал залеплять тестом верхнее и нижнее звено левой половины двухстворчатого окна. Затем нажимая пальцами на тесто, он выдавил эти стекла, и они упали на подоконник с лёгким, почти не слышным звоном. Максим просунул руку в образовавшиеся отверстия, поднял нижний шпингалет, опустив верхний и отворил окно. Белые подушки постели метнулись ему в глаза. Сразу его охватило жуткое ощущение. Ему показалось, что с подушек смотрят на него два грозных глаза. Свет лампадки мигнул к окошку, снова заглянул в лицо Максима и опять ушёл в свой угол.
Максим превозмог робость, тихо дохнул всей грудью и осторожно полез в спальню отца.
Комната глянула на Максима сразу всей своей обстановкой, как старая знакомая. Свет лампадки ушёл в угол под образа и зашевелился на полу. И вместе с тем Максим услышал на постели сердитое покашливанье; по этому кашлю он сразу узнал отца.
— Добро пожаловать, сынок, — между тем насмешливо проговорил отец, — а ведь я так и знал, что ты не уймёшься и пожалуешь ко мне в гости.
Отец коротко рассмеялся.
— Только где это ты, сынок, научился тестом звенья выдавливать? — продолжал он. — В Сибири, или здесь, когда поджог свой замышлял? Да что же ты молчишь-то? Или и поговорить с отцом гнушаешься?
Отец замолчал.
Максим стоял у самого окна бледный, как полотно, не смея поднять на отца глаз. Отец подождал ответа.