- Погоди-ка, - говорит Кенджи, возвращая кирпич на место и опускаясь на маты напротив меня. Он ложится на пол, вытягивается, сцепляя руки за головой, и смотрит в потолок. - О чем мы сейчас говорим? Какую последовательность событий тебе необходимо повторить?
Я тоже ложусь на маты, повторяя позу Кенджи. Наши головы находятся лишь в нескольких дюймах друг от друга. - Помнишь? Бетон, который я разрушила в экспериментальной комнате Уорнера. Металлическая дверь, на которую я набросилась, когда искала А... Адама, - мой голос срывается, и мне приходится крепко зажмуриться, чтобы унять боль.
Сейчас я не могу произнести даже его имени.
Кенджи хмыкает. Я чувствую движение его головы через маты, когда он кивает. - Хорошо. Вот что Касл сказал мне: он думает, что у тебя есть что-то большее, чем просто смертельное прикосновение. Что, может быть, ты обладаешь этой странной сверхчеловеческой силой или типа того, - пауза. - Ты видишь в этом какой-то смысл?
- Думаю, да.
- Так что же случилось? - спрашивает он и наклоняет голову, внимательно глядя на меня. - Когда ты крушила все, как психомонстр? Ты не помнишь, не было ли чего-то вроде спускового крючка?
Я качаю головой. – Я, честно, не знаю. Когда это происходит, я чувствую себя так... так, словно совсем лишилась рассудка, - объясняю я. - Что-то в моей голове щелкает, и это сводит... сводит меня с ума. Как будто я по-настоящему безумна, - я мельком гляжу на него, но его лицо не выражает никаких эмоций. Он просто моргает, ждет, когда я закончу. Поэтому я делаю глубокий вдох и продолжаю. – Как будто я не могу нормально думать. Адреналин парализует меня, и я не могу остановиться; не могу себя контролировать. Как только это сумасшедшее чувство начинает одерживать верх, оно сразу же требует выхода. Я должна дотронуться до чего-нибудь и выпустить его.
Кенджи приподнимается на локте. Смотрит на меня. - Так что же именно сводит тебя с ума? - спрашивает он. – Какие чувства ты испытываешь? Это случается только тогда, когда ты в бешенстве?
Я на секунду задумываюсь, после чего отвечаю. - Нет. Не всегда, - колеблюсь я. - В первый раз, - говорю я ему, и голос слегка дрожит, - мне хотелось убить Уорнера за то, что он заставил меня сделать с тем малышом. Я была опустошена. Я была зла... по-настоящему зла... но еще мне было... очень грустно, - я замолкаю. - А в другой раз, когда я искала Адама, - глубоко вздыхаю. - Я была в отчаянии. В диком отчаянии. Я должна была спасти его.
- А в тот раз, когда ты сыграла роль Супермена рядом со мной? Когда впечатала меня в стену?
- Мне было страшно.
- А потом? В исследовательских лабораториях?
- Гнев, - шепчу я, глядя в потолок, перед глазами все расплывается, и я вспоминаю всю ярость того дня. – Никогда в своей жизни я не испытывала такого гнева и не подозревала, что способна на такое. Быть настолько злой. И еще я чувствовала вину, - добавляю я очень тихо. - Я винила себя в том, что Адам вообще очутился там.
Кенджи делает глубокий, долгий вдох. Он садится, прислоняется к стене и не произносит ни слова.
- Что ты думаешь...? - спрашиваю я, тоже вставая и присоединяясь к нему.
- Не знаю, - наконец, отвечает Кенджи. - Но очевидно, что все эти инциденты стали результатом действительно сильных эмоций. У меня такое чувство, что вся эта система имеет довольно простое объяснение.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, в общем, тут должно быть что-то вроде спускового крючка, - говорит он. – То есть, когда ты теряешь над собой контроль, твое тело переходит в автоматический режим самозащиты, понимаешь?
- Не особо.
Кенджи поворачивается ко мне лицом. Скрещивает ноги и опирается на руки за спиной. - Ладно, слушай. Когда я впервые понял о том, что могу становиться невидимым? Это произошло чисто случайно. Мне было девять лет и я был чертовски напуган. Пропустим детали и перейдем к сути: я отчаянно искал место, где можно спрятаться, и никак не мог найти. Но испуг мой был так силен, что тело автоматически нашло выход: я просто растворился в стене. Слился с нею или типа того, - он смеется. - Это еще больше напугало меня, потому что я добрых десять минут не осознавал, что вообще произошло. А потом я не знал, как вернуться в прежнее состояние. Это было сумасшествием. Я на полном серьезе думал, что был мертв пару дней.
- Да, ладно, - выдыхаю я.
- Ага.
- Офигенно.
- Я так и сказал.
- Так... так что? Ты думаешь, что мое тело включает защитный режим, когда я выхожу из себя?
- Вроде того.
- Понятно, - я раздумываю. - Ну и как я должна включать этот защитный режим? Как ты разобрался в своем?
Кенджи пожимает плечами. – Как только я понял, что не был каким-то привидением, и меня не донимали глюки, это на самом деле стало прикольно. Я ведь был ребенком и испытывал дикий восторг. Я мог, например, убить плохих парней, затянув потуже их галстуки и все такое. Мне нравилось это состояние, нравилось, что я мог воспользоваться им в любой момент.
- Но, - добавляет он, - этого не происходило до тех пор, пока я не начал всерьез тренироваться. Я научился контролировать свою способность и поддерживать ее работу в течение продолжительного времени. Это потребовало от меня больших усилий и сосредоточенности.
- Больших усилий.
- Да... в смысле, нужно усердно стараться, чтобы разобраться во всем. Но, как только я принял свою способность, ею стало легче управлять.
- Ну, - говорю я, снова откидываясь на стену и раздраженно вздыхая, - я уже приняла это. И легче определенно не стало.
Кенджи хохочет. – Черта лысого ты приняла.
- Я была такой всю свою жизнь, Кенджи... Я вполне уверена в том, что приняла это...
- Нет, - перебивает он меня. - Черт, нет. Ты же ненавидишь находиться в собственной шкуре. Ты ее терпеть не можешь. Это нельзя назвать принятием. Это называется... я не знаю... противоположностью принятия. Ты, - говорит он, тыча в меня пальцем, - ты - противоположность принятия.
- Что ты хочешь сказать? – защищаюсь я. - Что мне это должно нравиться? - не давая ему времени ответить, я продолжаю. - Ты понятия не имеешь, каково это – быть в моей шкуре... быть в ловушке этого тела, бояться лишний раз вздохнуть, стоя рядом с кем-то живым. Если бы ты знал, ты никогда бы не просил меня радоваться такой жизни.