И все это правда.
Поэтому я и смотрю на Касла с алыми пятнами на щеках, с застывшими словами на губах, и с глазами, не желающими раскрывать свои тайны.
Он вздыхает.
Пытается что-то сказать, но бросает внимательный взгляд на мое лицо и передумывает. Лишь коротко кивает, глубоко вздыхает, смотрит на часы, говорит: - Три часа до отключения света, - и поворачивается на выход.
Останавливается в дверях.
- Мисс Феррарс, - неожиданно говорит он, тихо, не оборачиваясь. - Вы решили остаться с нами, бороться вместе с нами, стать членом Омега Поинт. - Пауза. – Скоро нам понадобится ваша помощь. И, боюсь, времени у нас почти не осталось.
Я смотрю, как он уходит.
Прислонившись затылком к стене, я слушаю его удаляющиеся шаги. Поднимаю глаза к потолку. Слышу его голос, торжественный и размеренный, звенящий в ушах.
Времени у нас почти не осталось, сказал он.
Как будто время было чем-то таким, что мы могли бы израсходовать, как будто его отмерили в плошках и передали нам при рождении, и если мы съедим слишком много или слишком быстро, или перед тем, как прыгнуть в воду, то наше время будет потеряно, упущено, потрачено впустую.
Но ведь время находится за пределами нашего понимания. Оно бесконечно, оно существует вне нас; мы не можем израсходовать или потерять его, или найти способ, чтобы замедлить его. Время идет, даже когда мы бездействуем.
У нас полно времени, вот что Касл должен был сказать. У нас есть все время этого мира, вот это он должен был сказать.
Но он этого не сделал, потому что имел в виду тик-так – наше время, что отсчитывается на часах. Оно мчится вперед, бежит в абсолютно новом направлении, деловито стучит стрелками и
тик
так
тик
так
почти настало
время войны.
Глава 3
Мне хотелось прикоснуться к нему.
Эти синие глаза. Эти каштановые волосы. Рубашка, облегающая тело в нужных местах, губы, воспламеняющие мое сердце, и я глазом не успеваю моргнуть, как оказываюсь в его объятиях.
Адам.
- Привет, - шепчет он куда-то в шею.
Я еле сдерживаю дрожь, кровь приливает к щекам, и на мгновение, всего лишь на одно мгновение, я расслабляюсь и разрешаю обнять себя.
- Привет, - я улыбаюсь, вдыхая его запах.
Роскошный - вот он какой.
Мы редко остаемся наедине. Адам поселился в комнате Кенджи и его младшего брата, Джеймса, а я осталась с близняшками-целительницами. У нас есть минут двадцать, не больше, прежде чем вернутся девушки, и я намерена на всю использовать представившуюся возможность.
Мои глаза закрываются.
Руки Адама обнимают меня за талию, притягивая ближе, и удовольствие от этого так велико, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не задрожать. Мое тело так долго жаждало прикосновений, теплой близости, человеческого внимания, что теперь я не знаю, как себя вести. Я, словно голодный ребенок, пытаюсь набить живот, поглощаю свои чувства на пике этих моментов, как будто проснусь утром и пойму, что я все та же золушка при мачехе.
Но затем губы Адама прижимаются к моей голове, и мои переживания на какое-то время наряжаются в маскарадный костюм и скрываются под чужой личиной.
- Как ты? – спрашиваю я, и, хотя Адам едва сжимает меня, я не могу заставить себя отойти, и голос так неловко дрожит.
Глубокий, мягкий и снисходительный смех сотрясает его тело. Но он не отвечает на мой вопрос, и я знаю, что не ответит.
Мы столько раз старались улизнуть вдвоем, но лишь для того, чтобы быть пойманными и наказанными за невнимательность. После отбоя нам не дозволяется выходить за пределы наших комнат.
Как только период снисходительности, предоставленный в связи с внезапным прибытием, закончился, нам с Адамом пришлось следовать правилам (а их оказалось великое множество), как и всем остальным.
На каждом углу, в каждом коридоре установлены бесчисленные камеры: эти меры безопасности нужны для того, чтобы мы были готовы на случай нападения. По ночам здесь дежурят охранники, которые реагируют на любой подозрительный шум, деятельность или признаки нарушения.
Касл и его команда подходят к защите Омега Поинт со всей ответственностью, не желая подвергать нас ни малейшему риску; если злоумышленник подходит к убежищу слишком близко, они делают все возможное, чтобы удержать его на расстоянии.
Касл утверждает, что благодаря такой бдительности они до сих пор живы, и, откровенно говоря, я и сама вижу в этом рациональное зерно. Но именно эти меры мешают нам с Адамом быть вместе. Мы практически не видимся с ним, разве что во время приема пищи, когда нас окружают другие люди, а все свободное время я провожу в тренировочном зале, где учусь управлять своей энергией. Адам недоволен этим так же, как и я.
Я прикасаюсь к его щеке.
Он тяжко вздыхает. Поворачивается ко мне. Его глаза говорят мне так много, что от нахлынувших эмоций я вынуждена отвернуться. Чувствительность моей кожи обостряется до предела, и, наконец-то, наконец-то, она просыпается и (это почти неприлично) чуть ли не мурлычет от удовольствия.
Я даже не могу это скрыть.
Он видит, что делает со мной, что происходит со мной, когда его пальцы гладят мою кожу, когда его губы едва касаются моего лица, когда его горячее тело прижимается к моему, и мои глаза закрываются, конечности выбивают дрожь, а колени бессильно подгибаются.
Я вижу, что с ним происходит то же самое, знаю, что он точно так же реагирует на меня. Он мучает меня, улыбается так, будто целую вечность преодолевал препятствия на пути к нашему воссоединению, упивается биением моего трепещущего сердца. Между резкими вздохами, сглатывая сотни раз, я стараюсь не потерять самообладание, когда он делает шаг, чтобы поцеловать меня.
Я не могу смотреть на него и не оживлять в памяти каждый миг, который мы провели вместе. Каждое воспоминание о его губах, его руках, запахе, коже. Это слишком много для меня, слишком много, так много, так ново, столько изысканных ощущений, о которых я никогда не знала, никогда не чувствовала, и которые никогда прежде не были доступны для меня.
Иногда я боюсь, что это убьет меня.
Я высвобождаюсь из его рук; мне жарко и холодно, меня бьет дрожь, и я надеюсь, что не потеряю самоконтроль, надеюсь, что он забудет, как легко воспламеняет меня, и я знаю, что мне нужно время, чтобы взять себя в руки.