- Ничего, - быстро говорит Кенджи.
Адам игнорирует его и смотрит на меня. - Что случилось? Ты в порядке?
- Я просто... п-просто... – с усилием выдавливаю я. - То, что случилось... с отцом Уор...
Кенджи матерится во весь голос.
Мои губы замирают на полуслове.
Щеки начинают гореть, когда я осознаю, что сейчас сказала. Когда вспоминаю, что сказал Адам как раз перед тем, как мы убежали из того дома. Он вдруг бледнеет, поджимает губы и отводит взгляд, уставившись в крошечное окно танка.
- Слушайте... - Кенджи прочищает горло. - Нам необязательно говорить об этом, ладно? Если честно, я думаю, что нам лучше вовсе не говорить об этом. Потому что все это слишком странно для меня, и...
- Я не представляю, как такое вообще возможно, - шепчет Адам. Он моргает, смотрит прямо перед собой, моргает и моргает, и: - Я все думаю, что это сон, - говорит он, - что все это – какое-то наваждение. Но, в то же время, - он опускает голову на руки, горько смеясь, - это лицо я не забуду никогда в жизни.
- Разве... разве ты никогда не встречал верховного главнокомандующего? - осмеливаюсь задать вопрос. - Или не видел его хотя бы на фотографии...? Разве это не одна из тех штук, что можно увидеть в армии?
Адам качает головой.
Кенджи говорит. - Его цель всегда заключалась в том, чтобы оставаться, скажем так, невидимым. Он испытывал какое-то больное удовольствие, оставаясь невидимой силой.
- Страх перед неизвестностью?
- Ага, что-то вроде того. Я слышал, что он не хотел, чтобы его фотографии появлялись где-либо – и он не произносил никаких публичных речей – он считал, что, если люди будут знать его в лицо, это сделает его уязвимым. Человеком. Он всегда испытывал наслаждение, пугая всех до смерти. Считал себя исключительной силой, исключительной угрозой. То есть, как можно бороться с тем, кого ты даже не видишь? Не можешь найти?
- Вот почему его приезд туда был таким значимым событием, - размышляю я вслух.
- Примерно так.
- Но ты думал, что твой отец мертв, - говорю я Адаму. – Мне кажется, ты говорил, что он умер?
- Просто, чтобы вы знали, ребята, - вмешивается Кенджи, - я по-прежнему за то, чтобы мы не говорили на эту тему. Вот так. Ну, просто, чтобы вы были в курсе. Просто ставлю вас в известность.
- Я так думал, - говорит Адам, по-прежнему не глядя на меня. - Так мне сказали.
- Кто сказал? - спрашивает Кенджи. Одергивает себя. Морщится. – Вот, черт. Ладно. Ладно. Мне любопытно.
Адам пожимает плечами. – Теперь все складывается в целую картину. Все то, что я раньше не мог понять. То, какой ужасной была наша с Джеймсом жизнь. После смерти мамы, отец появлялся только в тех случаях, когда хотел напиться и поколотить кого-нибудь. Я думаю, он вел совершенно другую жизнь где-то еще. Вот почему он все время оставлял нас с Джеймсом одних.
- Но это какая-то чушь, - говорит Кенджи. - В смысле, я сейчас говорю не о той части, где твой отец придурок, а в целом. Потому что, если вы с Уорнером братья, и тебе восемнадцать, а Уорнеру – девятнадцать, и Андерсон всегда был женат на матери Уорнера...
- Мои родители никогда не были женаты, - говорит Адам, и на последнем слове его глаза расширяются.
- Ты был незаконнорожденным ребенком? - говорит Кенджи с отвращением. - В смысле... без обид, ты же знаешь... просто мне не хочется думать, что у Андерсона была какая-то страстная, любовная интрижка на стороне. Это просто ненормально.
Адам похож на замерзшую статую. - Черт возьми, - шепчет он.
- Я говорю о том, что зачем вообще заводить романы на стороне? - спрашивает Кенджи. - Никогда не понимал этой хрени. Если ты несчастлив, просто уйди. Не изменяй. Не нужно быть гением, чтобы это понимать. В смысле, - он колеблется, - я просто предполагаю, что это был роман, - говорит Кенджи, по-прежнему управляя танком и не имея возможности увидеть выражение лица Адама. - Может быть, это был не роман, а одна из тех ситуаций, когда чувак-ведет-себя-как-ду... - он обрывает себя, съеживаясь. – Блин, вот почему я не разговариваю с людьми об их личных проблемах...
- Это был роман, - едва дыша, говорит Адам. - Понятия не имею, почему он не женился на ней, но я знаю, что он любил мою маму. Он никогда не интересовался нами, - продолжает он. – Всегда была только она. Все было ради нее. Он приезжал дома всего лишь несколько раз в месяц, и я всегда должен был оставаться в своей комнате. Я должен был вести себя очень тихо, должен был постучать в собственную дверь и получить разрешение выйти из комнаты, даже для того, чтобы просто воспользоваться ванной комнатой. И он приходил в бешенство всякий раз, когда мама позволяла мне выйти. Он не хотел меня видеть, если только не был вынужден. Маме приходилось тайком приносить мне ужин, чтобы он не приходил в ярость из-за того, что она слишком много кормила меня и ничего не оставляла себе, - говорит он, качая головой. - И он стал вести себя еще хуже, когда родился Джеймс.
Адам моргает так, будто вот-вот ослепнет.
- А потом, когда она умерла, - говорит он, делая глубокий вдох, - когда она умерла, он только и делал, что винил меня в ее смерти. Он постоянно повторял, что она заболела и умерла по моей вине. Что я требовал слишком много, что она не наедалась досыта и ослабела из-за того, что была слишком занята, заботясь о нас, что она отдавала нам еду, отдавала нам… все. Мне и Джеймсу, - он хмурит брови. - И я долго верил ему. Я думал, что именно поэтому он все время оставлял нас. Я думал, что это было чем-то вроде наказания. Я думал, что заслужил это.
От ужаса я не могу говорить.
- А потом он просто... В смысле, он даже не видел, как я рос, - говорит Адам, - он всегда был придурком. Но после ее смерти просто... лишился рассудка. Обычно он приходил только для того, чтобы напиться до одури. Он заставлял меня стоять перед ним, и бросал в меня пустые бутылки. И если бы я дрогнул... если бы я только дрогнул...
Он с трудом сглатывает.
- Это все, что он делал, - говорит Адам, уже гораздо тише. - Приходил. Напивался. Избивал меня. Когда мне стукнуло четырнадцать, он перестал приходить, - Адам смотрит на свои руки, развернув их ладонями вверх. - Каждый месяц он присылал деньги, чтобы мы могли выжить, а потом...
Пауза.
- Два года спустя я получил письмо от нашего нового правительства, в котором сообщалось о том, что мой отец умер. Я решил, что он, наверно, снова напился и совершил что-нибудь глупое. Попал под машину. Упал в океан. Что угодно. Это было неважно. Я был рад тому, что он умер, но мне пришлось бросить школу. Я пошел служить в армию, потому что у нас закончились деньги, нужно было заботиться о Джеймсе, и я знал, что не найду никакой другой работы.