Я не знаю, кем он будет на сей раз. Какую сторону себя покажет мне сегодня.
Но затем я думаю, что все будет иначе. Потому что теперь он находится на моей территории, и я всегда могу позвать на помощь, если что-то пойдет не так.
Он не причинит мне боль.
Надеюсь.
Глава 45
Я захожу в комнату.
Дверь с шумом захлопывается, но Уорнер, которого я обнаруживаю внутри, совершенно не похож на того, кого я знаю. Он сидит на полу, прижавшись спиной к стене и вытянув скрещенные в лодыжках ноги. На нем нет ничего, кроме носков, простой белой футболки и черных брюк. Пальто, обувь и дизайнерская рубашка ненужной кучей валяются на полу. Футболка плотно облегает подтянутое, мускулистое тело; на голове – блондинистый беспорядок, его волосы растрепаны, наверно, впервые в жизни.
Но он не смотрит на меня. Он даже не поднимает головы, не шевелится, когда я подхожу ближе.
Я забыла, как надо дышать.
А затем:
- Ты имеешь хоть какое-то представление, - тихо произносит он, - сколько раз я читал его? - он поднимает руку – но не голову, – зажимая двумя пальцами небольшой, выцветший прямоугольник.
Я не понимаю, как в мой живот могут одновременно ударить такое множество кулаков.
Мой блокнот.
Он держит мой блокнот.
Ну, точно.
Поверить не могу, что я забыла. Он же последним дотрагивался до моего блокнота; последним видел его. Он забрал его у меня на базе, когда обнаружил, что я прятала его в кармане платья. Это случилось как раз перед тем, как я сбежала, перед тем, как мы с Адамом выпрыгнули в окно и удрали. И перед тем, как до Уорнера дошло, что он мог прикасаться ко мне.
И вот теперь, знать, что он читал мои полные боли мысли, мои самые мучительные признания – те вещи, которые я написала во время полнейшей и абсолютной изоляции, уверенная в том, что так и умру в той камере, что никто никогда не прочтет мою писанину – знать, что он прочел этот отчаянный сокровенный шепот моего разума...
Я чувствую себя абсолютно, невыносимо обнаженной.
Окаменевшей.
Дико уязвимой.
Он наугад открывает блокнот. Просматривает страницу, останавливается. Наконец, поднимает голову и смотрит на меня глазами самого пронзительного, самого яркого, красивого оттенка зеленого; мое сердце срывается в бег, и я его больше не чувствую.
И он начинает читать.
- Нет... – задыхаюсь я, но слишком поздно.
- Я сижу здесь каждый день, - цитирует он. - Уже 175 дней, как сижу здесь. Иногда я поднимаюсь, потягиваюсь и чувствую эти одеревенелые кости, эти скрипящие суставы, этот растоптанный дух, закованный внутри меня. Я разминаю плечи, моргаю, считаю секунды, ползущие по стенам, минуты, дрожащие под кожей, вдохи, которые, напоминаю себе, я должна делать.
Порой я позволяю своему рту раскрываться, совсем чуть-чуть; я дотрагиваюсь языком до внутренней стороны зубов, до линии соединения губ и нарезаю круги по небольшому пространству камеры; я вожу пальцами по трещинам в бетоне и представляю, представляю, как бы это было – говорить вслух и быть услышанной.
Я задерживаю дыхание, внимательно прислушиваюсь к любому живому звуку и удивляюсь красоте, невозможной возможности слышать, как рядом со мной дышит кто-то еще.
Он на мгновение прижимает тыльную часть кулака ко рту, а затем продолжает.
- Я останавливаюсь. Я замираю. Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить мир за этими стенами. Я представляю, каково было бы знать о том, что я не сплю, что это изолированное существование не заключено в моем собственном разуме.
- И я размышляю, - откинув голову на стену и закрыв глаза, он шепотом цитирует слова по памяти. - Я размышляю над этим, думаю об этом все время. Как это будет, если убить себя. Потому что я все еще не знаю, все еще не могу понять, в чем разница, я никогда не бываю уверена до конца в том, жива ли я на самом деле или нет. Вот я и сижу здесь. Сижу здесь каждый божий день.
Я приросла к полу, застыла, не в состоянии сдвинуться с места, боясь пробудиться и осознать, что это на самом деле происходит. Кажется, я сейчас умру от стыда, от того, что в мое личное пространство так нагло вторглись, и я хочу убежать, убежать, убежать, убежать.
- Беги, сказала я себе, - Уорнер снова взялся за блокнот.
- Пожалуйста, - умоляю его. - Пожалуйста, п-перестань...
Он поднимает голову, смотрит так, словно видит меня насквозь, словно хочет, чтобы я посмотрела на него так же, а затем опускает глаза, прочищает горло и снова начинает цитировать дневник.
- Беги, сказала я себе. Беги, пока твои легкие не разорвутся, пока ветер не разметает и не сорвет потрепанную одежду, пока ты не станешь пятном, которое сольется с окружающим миром.
- Беги, Джульетта, беги быстрее, беги до тех пор, пока твои кости не сломаются, пока голени не рассыплются, пока мышцы не изнурятся и не откажет сердце, потому что оно всегда было слишком большим для твоей груди и билось слишком сильно и слишком долго, беги.
- Беги, беги, беги, до тех пор, пока не перестанешь слышать их шаги позади. Беги, пока они не разожмут свои кулаки, и их крики не растворятся в воздухе. Беги с открытыми глазами и закрытым ртом, и сдерживай стремительный поток, застилающий взор. Беги, Джульетта.
- Беги, пока не упадешь замертво.
- Убедись, что твое сердце перестанет биться до того, как они доберутся до тебя. До того, как даже коснутся тебя.
- Беги, сказала я.
Мне приходится так сильно сжать кулаки, чтобы почувствовать боль, да что угодно, чтобы заглушить эти воспоминания. Я не хочу вспоминать. Я больше не хочу думать об этих вещах, не хочу думать о том, что еще я написала на тех страницах, что еще Уорнер знает обо мне, что он, должно быть, думает обо мне. Я могу только догадываться, какой жалкой и одинокой, и отчаянной я представилась ему. Не знаю, почему меня это волнует.
- Знаешь, - говорит он, закрывая дневник и кладя сверху руку. Защищая его. Не отводя взгляд. - Я днями не мог спать после того, как прочел его до конца. Я все хотел узнать, что за люди гнались за тобой по улице, от кого ты тогда убегала. Я хотел найти их, - очень тихо говорит он, - и поотрывать им все конечности, одну за другой. Хотел убить их такими способами, о которых тебе страшно было бы слышать.
Дрожа всем телом, я шепчу: - Пожалуйста, пожалуйста верни его мне.
Он дотрагивается кончиками пальцев до своих губ. Слегка отклоняет голову. Улыбается странной, печальной улыбкой. Говорит: - Ты должна знать, как мне жаль. Что я, - он сглатывает, - поцеловал тебя таким образом. Признаться, я понятия не имел, что ты выстрелишь в меня за это.