Пока что я не знаю, как поступить.
Но по какой-то причине подробности моей встречи с Уорнером кажутся слишком личными, слишком постыдными для того, чтобы ими делиться. Например, я не хочу, чтобы кто-то знал о словах Уорнера, что он любит меня. Я не хочу, чтобы кто-то знал о том, что у него мой дневник, или что он читал его. Адам – единственный, кому было известно о существовании это блокнота, и он, по крайней мере, с достаточным уважением отнесся к моему личному пространству. Это он сберег мой блокнот, забрав его из психушки, и это он вернул его мне. Но Адам заверил, что никогда не читал написанного там, что знал, насколько личные мысли скрывает блокнот, и что ему не хотелось вторгаться в них.
Уорнер же, напротив, разворошил мой разум.
Рядом с ним я испытываю куда большие опасения. Одна лишь мысль о том, что он где-то поблизости, вызывает во мне тревогу, нервозность, уязвимость. Я ненавижу, что он знает мои тайны. Мои сокровенные мысли.
Это не он должен знать обо мне.
А другой. Тот, кто сейчас сидит напротив. Тот, у кого темно-синие глаза и темно-каштановые волосы, и руки, которые касались моего сердца, моего тела.
И сейчас он выглядит совсем не хорошо.
Голова Адама опущена, брови нахмурены, сложенные ладони лежат на столе. Он не притронулся к своей еде и не сказал ни слова с тех пор, как я описала свою встречу с Уорнером. Кенджи тоже ведет себя тихо. После недавнего сражения каждый пребывает в скорбном настроении; Омега Поинт потерял нескольких бойцов.
Я глубоко вздыхаю и делаю еще одну попытку.
- Так что вы думаете? - спрашиваю я у них. – Насчет того, что он сказал про Андерсона? - я стараюсь не использовать слова «папа» или «отец», особенно в присутствии Джеймса. Я не знаю, что Адам рассказал ему об этом – если вообще что-то рассказал – не мое это дело. Хуже всего то, что Адам не произнес ни слова с тех самых пор, как мы вернулись, уже целых два дня. - Как думаете, это правда, что Андерсону наплевать, что его сына взяли в заложники?
Джеймс ерзает на своем месте, пережевывая пищу, и, сузив глаза, смотрит на нас так, словно ожидает возможности увековечить в памяти каждое сказанное слово.
Адам потирает лоб.
- Возможно, - наконец, говорит он, - в этом что-то есть.
Нахмурившись, Кенджи складывает руки на груди, подается вперед. - Мда. Странно, однако. Мы не слышали от него ни слова, а ведь прошло уже более сорока восьми часов.
- Что думает Касл? - спрашиваю я.
Кенджи пожимает плечами. - Он измотан. Йен и Эмори были в плачевном состоянии, когда мы нашли их. Кажется, они все еще без сознания, хотя Соня и Сара круглосуточно наблюдают за ними. Думаю, он волнуется, что нам не удастся вернуть Уинстона и Брендана.
- Может быть, - говорит Адам, - их молчание связано с тем, что ты прострелил Андерсону обе ноги. Может быть, он просто приходит в себя.
Я чуть не давлюсь водой, которую все пыталась попить. Украдкой бросаю взгляд на Кенджи – не собирается ли он возразить Адаму, но парень даже не дергается. Поэтому я тоже молчу.
Кенджи несколько раз кивает, произносит: - Верно. Я уж и забыл об этом, - минуту спустя. - В этом есть смысл.
- Ты прострелил ему ноги? - спрашивает Джеймс, глядя на Кенджи с выпученными глазами.
Кенджи прочищает горло, с завидным упорством избегая моего взгляда. Интересно, почему он покрывает меня. Почему думает, что лучше не рассказывать правду о том, случилось на самом деле. - Ага, - говорит он и отправляет в рот порцию еды.
Адам выдыхает. Закатывает рукава рубашки, изучает ряд концентрических кругов, вытатуированных на предплечьях, - напоминание о военном прошлом.
- Но почему? – допытывается Джеймс.
- Что почему, малыш?
- Почему ты не убил его? Почему просто выстрелил в ноги? Разве ты не говорил, что он – само зло? Что он – причина всех наших проблем?
Кенджи на мгновение затихает. Стиснув ложку, ковыряется в еде. Наконец, отодвигает миску и жестом приглашает Джеймса пересесть на нашу скамью. Я отодвигаюсь, освобождая место. - Иди сюда, - говорит он парнишке, крепко прижимая его к своему боку. Джеймс обнимает Кенджи за талию, и тот опускает руку на голову Джеймса, тормоша его волосы.
Я понятия не имела, что они так близки.
Я все время забываю о том, что они втроем живут в одной комнате.
- Ну, ладно, так и быть. Готов к небольшому уроку? – спрашивает Кенджи.
Джеймс кивает.
- Ну, так вот: Касл всегда учит нас, что нельзя просто отрезать людям головы, понимаешь? - он колеблется, собирается с мыслями. - В смысле, если мы просто убьем предводителя врагов, то, что тогда? Что будет дальше?
- Мир во всем мире, - говорит Джеймс.
- Неправильно. Воцарится всеобщий хаос, - Кенджи трясет головой, потирает кончик носа. - А с хаосом бороться чертовски сложнее.
- Тогда как же нам победить?
- Верно, - говорит Кенджи. - В этом и вопрос. Мы можем устранить лидера оппозиции только в том случае, когда будем готовы... когда новый лидер будет готов занять место прежнего. Людям нужен человек, вокруг которого они могли бы сплотиться, верно? А мы пока что не готовы, - он пожимает плечами.
- Предполагалось, что это будет борьба с Уорнером – убрать его не велика проблема. Но свержение Андерсона приведет к абсолютной анархии по всей стране. А анархия даст шанс кому-то – может, еще более плохому человеку – захватить контроль над массами до того, как это сделаем мы.
Джеймс говорит что-то в ответ, но я не слышу.
На меня пристально смотрит Адам.
Он смотрит на меня и не притворяется, будто не смотрит. Он не отводит взгляда, не говорит ни слова. Его глаза опускаются, задерживаются на губах. Наконец, отвернувшись на краткий миг, Адам возвращается к моим глазам, и его взгляд теперь жадный, голодный.
Как же болит сердце.
Я наблюдаю, как тяжело он глотает. Как поднимается и опускается его грудь. Как напряжен подбородок. Он сидит совершенно неподвижно, он ничего не говорит, вообще ни слова.