- Да, - говорит он уже тише. Прочищает горло.
- Я не... - я беспомощно моргаю. - Что она означает?
Уорнер качает головой, запускает руку в волосы.
- Это из какой-то книги?
- Какая тебе разница? - спрашивает он, снова отводя взгляд. - Почему тебя вдруг так заинтересовала моя жизнь?
Я не знаю, - хочу я сказать ему. Я хочу сказать, что я не знаю, но это неправда.
Потому что я кое-что чувствую. Я чувствую щелчки и вращения, и скрип миллионов ключей, открывающих миллион дверей в моей голове. Словно я, в конце-то концов, разрешила себе понять то, что на самом деле думаю, на самом деле чувствую, словно я впервые узнала о своих секретах. И вот я ищу его глаза, изучаю его черты в поисках чего-то, чему даже названия подобрать не могу. И осознаю, что мне больше не хочется быть его врагом.
- Все в прошлом, - говорю я ему. - В этот раз мы не на базе. Я не буду твоим оружием и ты никогда не заставишь меня передумать. Думаю, что ты уже понял это, - я изучаю пол. - Так почему мы по-прежнему противостоим друг другу? Зачем ты все пытаешься манипулировать мной? Зачем все эти уловки?
- Понятия не имею, - произносит он и смотрит на меня так, будто не уверен, настоящая ли я вообще, - понятия не имею, о чем ты говоришь.
- Зачем ты рассказал Каслу о том, что можешь дотрагиваться до меня? Это ведь была не твоя тайна.
- Верно, - он тяжко вздыхает. - Конечно, - как будто говорит сам себе. - Слушай, милая, может быть кинешь мне хотя бы пиджак, если уж решила остаться здесь и завалить меня вопросами?
Я бросаю ему пиджак. Он ловит его, опускается на пол. Но вместо того, чтобы надеть, расстилает его у себя на коленях. И затем говорит:
- Да, я сказал Каслу, что могу дотрагиваться до тебя. Он имел право знать.
- Это было не его ума дело.
- Конечно же, это его дело, - говорит Уорнер. - Целый мир, созданный им здесь, держится на подобной информации. И ты тоже тут живешь. Поэтому он должен знать.
- Но ему не было необходимости знать об этом.
- Да что в этом такого важного? - спрашивает он, внимательно изучая мои глаза. - Почему тебя так сильно волнует, если кто-то узнает о том, что я могу тебя касаться? Почему это нужно держать в секрете?
Я стараюсь отыскать слова, но они не находятся.
- Ты беспокоишься о Кенте? Думаешь, если он узнает о том, что я могу до тебя дотрагиваться, это станет для него проблемой?
- Я не хотела, чтобы он узнал об этом таким образом...
- Но почему это так важно? - настаивает он. – Мне кажется, тебя слишком сильно волнуют вещи, которые никак не меняют положение дел в твоей личной жизни. Это ничего, - повторяет он, - не изменит в твоей личной жизни. Конечно, если ты, как и прежде, не испытываешь ко мне ничего, кроме ненависти. Ты ведь именно это сказала, да? Что ты ненавидишь меня?
Я опускаюсь на пол напротив Уорнера. Подтягиваю колени к груди. Сосредотачиваю внимание на камнях под ногами.
- Я не ненавижу тебя.
Уорнер, кажется, перестал дышать.
- Знаешь, иногда я понимаю тебя, - говорю я ему. - На самом деле понимаю. Но именно в тот момент, когда я уже думаю, что наконец-то тебя поняла, ты снова меня удивляешь. И я никогда до конца не знаю, кто же ты такой или кем ты станешь, - я поднимаю голову. - Но я точно знаю, что больше не испытываю к тебе ненависти. Я пыталась, - говорю я, - отчаянно пыталась ненавидеть тебя. Потому что ты натворил столько ужасного. С невинными людьми. Со мной. Но сейчас я слишком много узнала о тебе. Слишком многое увидела. Ты слишком человечен.
Какие золотистые у него волосы, какие зеленые глаза. И как измучен его голос:
- Ты говоришь, - спрашивает он, - что хочешь быть моим другом?
- Я... я не знаю, - я просто окаменела, окаменела от возможности этого. - Я не думала об этом. Я просто говорю, что не знаю... - я колеблюсь, вздыхаю, - больше не знаю, как ненавидеть тебя. Даже несмотря на то, что мне этого хочется, честно, хочется, и знаю, что должна, но я просто не могу.
Он отводит глаза в сторону.
И улыбается.
Эта улыбка просто заставляет меня забыть обо всем, я тупо моргаю и моргаю, и понять не могу, что со мной такое происходит. И почему я не могу убедить свои глаза сосредоточиться на чем угодно другом.
У моего сердца поехала крыша.
Как будто совершенно бессознательно, он дотрагивается до моего блокнота. Его пальцы поглаживают обложку раз, другой; тут он замечает, к чему прикованы мои глаза, и останавливается.
- Ты написала все эти слова? - он снова дотрагивается до моего блокнота. - Каждое слово?
Я киваю.
- Джульетта.
Я затаила дыхание.
- Мне бы очень сильно хотелось этого. Быть твоим другом, - говорит он. – Очень сильно.
Совершенно не понимаю, что творится в моей голове.
Может быть, дело в том, что он упал духом, а я такая глупая, потому что думаю, что смогу помочь ему восстановиться. Или в том, что я вижу себя трех-, четырех-, пяти-, шести-, семнадцатилетней Джульеттой, брошенной, отвергнутой, униженной, замученной тем, с чем не смогла справиться. Я думаю о том, что Уорнер очень похож на меня, что ему тоже никогда не давали в жизни шанса. Думаю о том, что все заведомо ненавидят его, что ненависть по отношению к нему является общепринятым фактом.
Уорнер ужасен.
Без обсуждений, без оговорок, без вопросов. Априори решено, что он – презренное существо, поднявшееся за счет пыток, убийств и власти.
Но я хочу знать. Мне нужно знать. Я должна знать.
Неужели все на самом деле так просто.
А что, если однажды оступлюсь я? Что, если однажды я упаду в пропасть, и никто не пожелает меня оттуда вытащить? Что тогда станется со мной?
Я встречаюсь с ним взглядом. Глубоко вздыхаю.
И бегу.
Выбегаю прямиком за дверь.
Глава 51
Всего лишь одно мгновение.
Всего одну секунду, еще одну минуту, просто дайте мне еще один час или, может быть, выходные, чтобы все обдумать; это не так уж и много, не так уж и сложно, это все, чего мы просим, совсем простая просьба.
Но мгновения, секунды, минуты, часы, дни и года становятся одной большой ошибкой, одной невероятной возможностью, утекающей сквозь пальцы, потому что мы не смогли решить, мы не смогли понять, мы хотели больше времени и не знали, что делать.
Мы и теперь не знаем, что натворили.
Мы понятия не имеем, как докатились до такого, ведь нам хотелось всего лишь просыпаться по утрам и ложиться спать по вечерам, и, может быть, по дороге домой купить мороженого. И всего одно решение, один выбор, одна случайность вдребезги перевернули все то, что мы когда-либо знали, во что когда-либо верили, и что же нам делать?