Но шея.
Моя шея – сплошное фиолетовое месиво, один большой синяк, на фоне которого все остальное выглядит совершенно бледным. Я даже не осознавала, как сильно меня вчера душили – предполагаю, что это было вчера, - и только сейчас понимаю, как больно мне глотать. Я резко втягиваю воздух и толкаю зеркала. Нужно найти способ выбраться отсюда.
От моего прикосновения дверь отворяется.
Я оглядываю коридор в поисках каких-нибудь признаков жизни. Даже не представляю, сколько сейчас времени и во что я вляпалась. Не знаю, есть ли в этом доме кто-нибудь, кроме Андерсона – и того, кто помог мне в ванной, - но нужно трезво оценить ситуацию. Нужно выяснить степень опасности и придумать план, чтобы вырваться отсюда.
Крадучись, на цыпочках, я спускаюсь вниз по лестнице.
Но все старания напрасны.
Лестница скрипит и стонет под моим весом и отступать уже некуда: я слышу, как он зовет меня по имени. Он стоит внизу.
Андерсон стоит внизу.
- Не стесняйся, - говорит он. Я слышу какое-то бумажное шуршание. - У меня приготовлена еда, - ты, должно быть, умираешь с голоду.
Мое сердце внезапно заколотилось в районе горла. Я раздумываю, какой у меня есть выбор, что можно предпринять, и, наконец, решаю, что нет смысла прятаться от него в его собственном логове.
Я встречаюсь с ним у подножья лестницы.
Андерсон все так же красив, как и раньше. Идеально приглаженные волосы, стильная, чистая, отутюженная одежда. Он сидит в гостиной, утопая в мягком кресле, с накинутым на колени одеялом. К подлокотнику прислонена вычурная трость с замысловатой резьбой. В руке он держит стопку бумаг.
Я чувствую запах кофе.
- Прошу, - произносит он, совершенно не удивленный моим неожиданным появлением. - Присаживайся.
Я подчиняюсь.
- Как ты себя чувствуешь? - спрашивает он.
Я закатываю глаза. Молчу.
Он кивает.
- Да, что ж, думаю, ты весьма удивилась, увидев меня здесь. Милый, маленький домик, правда? - он осматривается вокруг. – Он стал моей собственностью вскоре после того, как я перевез свою семью в район, который теперь называется Сектор 45. В общем-то, весь сектор должен был перейти в мои руки. Это место оказалось идеальным для содержания моей жены, - он взмахивает рукой. - Очевидно, она не очень хорошо чувствует себя в компаундах, - говорит он так, будто мне полагается быть в курсе того, о чем он толкует.
Для содержания его жены?
Не знаю, почему я позволяю хоть чему-то, вылетающему из его рта, удивлять меня.
Кажется, Андерсон улавливает мое замешательство. Он усмехается.
- Я правильно понимаю: мой безумно влюбленный мальчик не рассказал тебе о своей дражайшей матери? Он не болтал без умолку о своей жалкой любви к созданию, которое подарило ему жизнь?
- Что? - первое слово, которое я произношу.
- Честно, я потрясен, - говорит Андерсон, но в его веселой улыбке нет даже намека на потрясение. - Он не дал себе труда упомянуть о том, что у него есть больная, чахнущая мать, которая живет в этом доме? Не рассказал, что именно по этой причине он так отчаянно хотел получить пост именно в этом секторе? Нет? Он ничего такого не рассказывал? - он наклоняет голову. - Я безумно потрясен, - он снова лжет.
Я пытаюсь удержать в узде свое бешено скачущее сердце, пытаюсь понять, почему он рассказывает мне именно об этом, пытаюсь оставаться на шаг впереди, но ему чертовски хорошо удается сбивать меня с толку.
- Когда меня назначили верховным главнокомандующим, - продолжает Андерсон, - я собирался оставить мать Аарона здесь, а его забрать с собой в столицу. Но мальчик не хотел покидать свою мать. Он хотел заботиться о ней и не оставлять одну. Ему нужно было находиться подле нее, как какому-то глупому ребенку, - под конец он повышает голос, забывшись на мгновение. Сглотнув, берет себя в руки.
А я жду.
Жду, когда наковальня, которую он готовит, свалится мне на голову.
- Он рассказывал тебе о том, сколько других солдат жаждали управлять сектором 45? Из скольких превосходных кандидатов нам пришлось выбирать? Ему единственному было восемнадцать лет! - он смеется. - Все подумали, что он сошел с ума. Но я дал ему шанс, - говорит Андерсон. - Я подумал, что ему будет полезно взять на себя такую ответственность.
Я жду.
Глубокий, довольный вздох.
- Он когда-нибудь рассказывал тебе о том, - продолжает Андерсон, - что ему пришлось сделать, чтобы доказать, что он достоин?
Вот оно.
- Он рассказывал, что я заставил его сделать, чтобы заслужить это место?
Я, кажется, умерла внутри.
- Нет, - глаза Андерсона ярко блестят, слишком ярко. - Подозреваю, ему не хотелось упоминать об этой части своей жизни, а? Держу пари, он исключил эту историю из своего прошлого?
Я не хочу это слушать. Я не хочу это знать. Я больше не хочу слышать...
- Не переживай, - говорит Андерсон. - Я не стану раскрывать его секреты. Пусть лучше он сам поделится с тобой всеми подробностями.
Моя выдержка испарилась. Я по-настоящему начала паниковать.
- В ближайшее время я собираюсь вернуться на базу, - говорит Андерсон, перебирая свои бумаги; кажется, он совершенно не возражает против того, что в нашей беседе участвует лишь он. - Не выношу долгого пребывания под одной крышей с его матерью, – к сожалению, с болезнями у меня натянутые отношения – но, при существующих обстоятельствах, этот домик оказался весьма удобным лагерем. Он стал для меня базой, с которой я веду наблюдение за всем, что происходит в компаундах.
Битва.
Сражение.
Кровопролитие и Адам, и Кенджи, и Касл, и все остальные, кого я покинула
Как я могла забыть
В голове мелькают страшные, ужасающие варианты развития событий. Я ведь даже не представляю, что там случилось. В порядке ли они. Знают ли они, что я еще жива. Удалось ли Каслу вызволить Брендана и Уинстона.
Погиб ли кто-то из тех, кого я знаю.
Мои глаза безумно заметались по сторонам. Я вскакиваю на ноги, убежденная в том, что все это – лишь тщательно продуманная ловушка, что кто-то уже готовится поразить меня ударом сзади или поджидает на кухне с большим ножом в руке. Я задыхаюсь, хриплю, пытаюсь понять, что же мне делать, что делать, что делать, и спрашиваю: - Что я здесь делаю? Зачем меня привели сюда? Почему вы до сих пор не убили меня?
Андерсон смотрит на меня, наклонив голову.
- Я очень разочарован в тебе, Джульетта. Я очень, очень расстроен, - говорит он. – Ты совершила ужасную вещь.
- Что? - кажется, это единственный вопрос, который я в состоянии задавать. - О чем вы говорите?
На один безумный миг я подумала, что ему известно о том, что случилось с Уорнером. Я почти чувствую, как краснею.
Но он делает глубокий вдох. Берет прислоненную к креслу трость. Ему приходится изрядно потрудиться, чтобы подняться на ноги. Он шатается, несмотря на то, что опирается на трость.