По помосту в сопровождении двух служанок шла к ним девушка. Лет на вид пятнадцати-шестнадцати, светловолосая. Очень красивая, стройная, она выглядела нежной, хрупкой, почти беззащитной. Она шла, слегка приподняв и придерживая своё элегантное платье василькового цвета, чтобы подол не зацепился за шершавые доски.
Диего Марс склонился ещё ниже. Девушка обратила на него большие оленьи глаза, но лишь на мгновение. Её, казалось, интересовал только громоздящийся на помосте груз, который доставила шаланда.
— Графиня Людмилла, — вполголоса объяснил Диего Марс в ответ на вопрошающий взгляд Геральта. — Дочь его светлости маркграфа Ваикинена. Пребывает здесь, на Сеевалке, можно сказать, временно…
— Можно сказать, — фыркнула Враи Наттеравн, — что она здешняя узница. Обойдёмся без обиняков, господин Марс. Об этом уже сплетничает весь Каэдвен.
— Я сплетнями не интересуюсь, — насупился сенешаль. — Но вообще-то его светлость маркграф в своём праве. Отец по закону может призвать к порядку непослушную дочь. А если надо, то и наказать.
— Что она натворила? — Геральт, словно очарованный, засмотрелся на барышню.
— Это дела любовные, — улыбнулась целительница. — Девичье сердечко забилось живей…
— Забилось не там, где надо, — уныло прервал её Диего Марс. — Не тогда, когда надо. И не для того, кого надо. Да что говорить, вы, госпожа целительница, наверняка и так всё знаете. Знаете сплетни.
— Ясное дело, знаю, — снова фыркнула Враи. — Сердце графини Людмиллы похитил — по её воле и к её удовольствию — юноша Редферн Финнеган. Никто иной, а именно Финнеган. И возникла проблема.
— Какая же?
— Они ненавидят друг друга, — вмешался Марс. — Ваикинены с Финнеганами. Родовая вражда между ними.
— Кровавая? Трупы были?
— В каком-то смысле, — скривился сенешаль. — Но вам, молодой господин ведьмак, лучше бы заняться своими ведьмачьими делами, а не сплетнями. Госпоже целительнице, прошу прощения, тоже следовало бы поспешить к страдающему от раны…
— Что правда, то правда, — целительница поправила сумку на плече. — Поспешу скорей к раненому. Увидимся позже, ведьмак. Указывайте путь, господин Марс.
Рядом, на помосте, несколько женщин чистили рыбу. За ними следил чёрный кот, тот самый, который прибыл на Сеевалк вместе с Геральтом и целительницей. По воде пристани плавали рыбья чешуя, потроха и пузыри.
Солнце живописно закатывалось за озеро, отражаясь в его глади. Кто-то там вдали орал, скорее всего, журавли.
— Молодой граф Фредерик Ваикинен, — рассказывала Враи Наттеравн, опершись о частокол, — будучи вопрошаем, отвечал выдумками, может, кто и поверил, но я целительница, разбираюсь в ранах и причинах их возникновения. А потому я принудила его признаться. Никакой гиппокамп, представь себе, не виноват, и вообще никакое чудовище. Сын маркграфа, в пьяном виде ради хвастовства залез на мачту да и свалился с неё. У него сломана ключица и лодыжка, а ушибленное колено распухло, как дыня, придётся удалять жидкость… А как твои дела, ведьмак?
— Потихоньку.
Как выяснилось, рыскающее по Торнхоллу чудище предпочитало кухонные помещения, там Геральт и провёл разведку. Кухарки, предобрые женщины, сразу же угостили его кружкой пива и котелком солёных вьюнов.
Геральт обгрызал вьюнов, запивал пивом, а кухарки докладывали, как обстоят дела. Чудище — рассказывали они, перебивая одна другую — маленькое, но вредное. Морда лягушачья, лупоглазая. Квакает, как лягушка. Вылезает из озера, грязный, таскает на лапах ил и тину, прямо бросай всё и только убирай за ним. Гадит в разных местах. Нассал в углу. Сжирает продукты. Рассыпал по всей кухне крупу и муку. Разбил чайник. Спёр серебряный половник с гербом его светлости. В последнем Геральт сильно сомневался, чудище, судя по описанию, водяной, в оной краже был обвинён ложно, половник явно спёр кто-то другой.
В последний раз, сообщили кухарки, чудище видели две недели тому назад. Ещё пива?
Враи Наттеравн выслушала его рассказ, не прерывая.
— Водяной бывает несносным, но людям он не опасен, — закончил Геральт, вздохнув. — Но если платят… Что ж, надо будет походить дозором, покараулить, а как объявится, постращать и прогнать… Теперь ты, госпожа, расскажи мне об этой родовой вражде. В каком-то смысле кровавой.
— Ты не обязан называть меня госпожой, — чародейка пинком скинула с помоста рыбью голову. — Что же касается вражды, то дело было так: Магнус Ваикинен, дед Сириуса, нынешнего маркграфа, вёл дела с Роальдом Финнеганом. У них было общее предприятие. Когда оно обанкротилось, Роальд и Магнус стали обвинять друг друга в растратах и воровстве. Вслух и публично. В конце концов Магнус вызвал Роальда на поединок. Сражаясь, они нанесли друг другу серьёзные раны. Когда жена Роальда узнала об этом, у неё случился выкидыш. А больной отец Магнуса от треволнений преставился. Вот тебе и трупы — в каком-то смысле. Отсюда и пошла вражда. Каждое поколение добавляло к ней свою лепту. И так по сю пору. Сириус Ваикинен и Гордон Финнеган соперничали за титул правителя Мархии. Когда король назначил маркграфом Сириуса, Гордон повсюду кричал о мошенничестве, кумовстве и коррупции.
— А барышня Людмилла?
— Ситуация, можно сказать, классическая. На каком-то бале или рауте она встретила молодого графа Редферна Финнегана, сына Гордона и правнука Роальда. Насчёт остального догадайся сам.
— Я в догадках не силён. И в жизни не был ни на одном бале.
— Они влюбились друг в друга с первого взгляда, — улыбнулась чародейка. — И начали тайно встречаться. Они знали, что родители не позволят им пожениться, и потому решили сбежать. Маркграф Сириус бегство предотвратил, дочь заточил здесь, на недоступном острове, а стеречь её поручил сыну, графу Фредерику, брату Людмиллы. Маркграф не напрасно поручил караулить сестру именно сыну, Фредерик по своим личным причинам ненавидит Редферна, ни на какой сговор с ним не пойдёт, и подкупить его невозможно. Он прилюдно несколько раз заявлял, что скорее увидит свою сестру в гробу, нежели в супружестве с Редферном. Граф Фредерик решил, однако, что лучший сторож его влюблённой сестре — сам остров, и можно обойтись без надзора. А потому он преусердно пользуется дарованной ему отцом свободой и немалыми денежными средствами. Он вызвал на Сеевалк своих дружков, под видом охоты на гиппокампа они только и делают, что день-деньской пьют и веселятся. О, только помяни чёрта. Вот они возвращаются, умученные трудами и пьяные охотники за чудовищами.
Ворота пристани открылись со скрипом и скрежетом, внутрь вплыл парусный катер «Nihil Novi». Он пристал к помосту, через несколько минут с него сошла — не без труда — компания молодых людей. Большинство из них сильно шатались. И кричали.
— Золотая молодёжь из Ард Каррайга. — Враи поморщилась. — Сынки богатых, знатных и преуспевающих родителей. Некоторых я знаю, с не самой лучшей, следует признать, стороны. Вон тот, который еле плетётся, это младший сын барона Дормонта. Я лечила его, не скажу, от чего. А вон тот, позади всех, кажется, самый трезвый, это Примиан Грохот, сын пивовара, нувориша. Не представляю, что он делает в этом обществе.
— Охотится на гиппокампа.
Враи засмеялась, это предположение явно развеселило её.
— Охота, — она посерьёзнела, — наверняка увеличит количество моих пациентов, когда кто-нибудь ещё что-нибудь себе сломает. Лишь бы никто не утонул, потому что тут медицина будет бессильна. А насчёт гиппокампов я бы не беспокоилась. Не похоже, чтобы разгульная золотая молодёжь могла хоть в какой-то степени повредить им.
Геральт промолчал.
— Ну, пока, — целительница поправила шарфик. — Пойду извлекать у графа жидкость из колена.
— Удачи.
Глава четырнадцатая
…Не будем соблюдать обряд прощанья
И скроемся; безвинен в краже тот,
Кто сам себя у гибели крадёт.
Вильям Шекспир, Макбет
С приходом ночи Торнхолл тонул в непроглядной тьме. Ради безопасности — всё вокруг было из дерева — тщательно гасили все огни, в том числе факелы и светильники, которыми днём освещали лестницы и запутанные коридоры. Единственный источник света — слабо горящие фонари — был у охраны на сторожевом посту и у частокола. Охрана эта, как убедился Геральт, к службе своей и обязанностям относилась чрезвычайно легкомысленно, веря в неприступность острова. Видно было, что острову и форту давно уже ничто серьёзно не угрожало, отчего стража разленилась и утратила бдительность. Геральт был уверен, что именно поэтому водяной мог без помех, ничего не опасаясь, шастать по тёмным покоям. Да что там, даже если бы через частокол перепрыгнуло стадо гиппокампов — лентяи-стражники этого не заметили бы.