- А-а! Вот она, - дернулся он. - Ну, садись скорее. Я жду. Чего в прошлый раз укатила? Я вернулся, а ее и нету! Пей! Чего же ты? Я тебе говорю: пей! Бог простит.
Розанов и Измайлов на прежних местах.
Распутин нагнулся ко мне:
- Тяжко я по тебе тосковал.
- Ну, это все пустяки. Это вы говорите из любезности, - отвечала я громко. - Расскажите лучше что-нибудь интересное. Правда, что вы устраиваете хлыстовские радения?
- Радения? Здесь-то, в Питере?
- А что - разве нет?
- А кто сказал? - спросил он беспокойно. - Кто сказал? Говорил, что сам был, что сам видал, али слыхал, али как?
- Да я не помню кто.
- Не по-омнишь? Ты вот лучше, умница, ко мне приходи, я тебе много чего порасскажу, чего не знаешь. Ты не из англичанок будешь?
- Нет, совсем русская.
- Личико у тебя англичанское. Вот есть у меня в Москве княгиня Ш. Тоже личико англичанское. Нет, брошу все, в Москву поеду.
- А Вырубова? - говорю уж бед всякого смысла, единственно, чтобы угодить Розанову, спросила я.
- Вырубова? Нет, Вырубова нет. У нее лицо круглое, не англичанское. Вырубова у меня деточка. У меня, скажу я тебе, так: у меня есть которые деточки и которые другие. Я врать не буду, это так.
- А... царица? - вдруг осмелев, сдавленным голосом просипел Измайлов. Александра Федоровна?
Я немножко испугалась смелости вопроса. Но, к удивлению моему, Распутин очень спокойно ответил:
- Царица? Она больная. У нее очень грудь болит. Я руку на нее наложу и молюсь. Хорошо молюсь. И ей всегда от моей молитвы легче. Она больная. Молиться надо за нее и за деточек. Плохо... плохо... - забормотал он.
- Что плохо?
- Нет, ничего... молиться надо. Деточки хорошие...
Помню, в начале революции я читала в газетах о том, что найдена "гнусная переписка старца с развращенными княжнами". Переписка такого содержания, что "опубликовать ее нельзя". Впоследствии, однако, письма эти опубликовали. И были они приблизительно такого содержания: "Милый Гриша, помолись за меня, чтобы я хорошо училась". "Милый Гриша, я всю неделю вела себя хорошо и слушалась папу и маму..."
- Молиться надо, - бормотал Распутин.
- А вы знаете фрейлину К? - спросила я.
- Это такая востренькая? Будто видал. Да ты приходи ко мне. Всех покажу и про всех расскажу.
- Зачем же я приду? Они еще рассердятся.
- Кто рассердится?
- Да все ваши дамы. Они меня не знают, я человек для них совсем чужой. Наверное, будут недовольны.
- Не смеют! - Он стукнул кулаком по столу. - У меня этого нет. У меня все довольны, на всех благодать почиет. Прикажу - ноги мыть, воду пить будут! У меня все по-Божьему. Послушание, благодать, смирение и любовь.
- Ну вот, видите - ноги мыть. Нет, уж я лучше не приду.
- Придешь. Я зову.
- Будто уж все и шли, кого вы звали?
- До сих пор - все.
9
Справа от Распутина, настойчиво и жадно прислушиваясь к нашему разговору, томилась жена адвоката.
Изредка, поймав на себе мой взгляд, она заискивающе улыбалась. Муж все шептал ей что-то и пил за мое здоровье.
- Вот вы лучше пригласите к себе вашу соседку, - сказала я Распутину. Посмотрите, какая милая.
Она, услышав мои слова, подняла на меня глаза, испуганные и благодарные. Она даже побледнела, так ждала ответа. Распутин взглянул, быстро отвернулся и громко сказал:
-А-а! Дура собачья!
Все сделали вид, что не слышат.
Я повернулась к Розанову.
- Ради Бога, - сказал тот, - наведите разговор на радения. Попробуйте еще раз.
Но у меня совсем пропал интерес к разговору с Распутиным. Мне казалось, что он пьян. Хозяин все время подходил и подливал ему вина, приговаривая:
- Это твое, Гриша, твое любимое.
Распутин пил, мотал головой, дергался и бормотал что-то.
- Мне очень трудно сейчас говорить с ним, - сказала я Розанову. Попробуйте теперь вы сами. Вообще, можем же мы вести общий разговор!
- Не удастся. Тема очень интимная, тайная. А к вам у него уже есть доверие...
- Чего он там все шепчется? - прервал нас Распутин. - Чего он шепчется, этот, что в "Новом времени" пишет?
Вот тебе раз! Вот вам и инкогнито.
- Почему вы думаете, что он пишет? Это кто-нибудь спутал... Вам еще скажут, что и я пишу.
- Говорили, будто ты из "Русского слова", - спокойно отвечал он. - Да мне-то все равно.
- Кто же это сказал?
- А я и не помню, - подчеркнуто повторил он мой ответ на свой вопрос, кто, мол, рассказывал мне о радениях.
Запомнил, значит, что я ответить не захотела, и теперь отплачивает мне тем же: "А я и не помню!"
Кто же нас выдал? Ведь была обещана полная конспирация. Это было очень странно.
Ведь не мы добивались знакомства со старцем. Нас пригласили, нам это знакомство предложили и вдобавок нам посоветовали не говорить, кто мы, так как "Гриша журналистов не любит", разговоров с ними избегает и всячески от них прячется.
Теперь оказывается, что имена наши отлично Распутину известны, а он не только от нас не прячется, но, наоборот, втягивает в более близкое а знакомство.
Чья здесь игра? М-ч ли все это для чего-то организовал - для чего, неизвестно? Сам ли старец для каких-то своих хитросплетений? Или случайно кто-нибудь выболтал наши имена?
Атмосфера очень нездоровая. Предположить можно все что угодно.
И что я знаю обо всех этих наших сотрапезниках? Кто из них из охранки? Кто кандидат на каторгу? А кто тайный немецкий агент? И для кого из всей этой честной компании мы были привлечены как полезная сила? Распутин ли здесь путает, или его самого запутывают? Кого продают?
- Наши имена ему известны, - шепнула я Розанову.
Он удивленно взглянул на меня и зашептался с Измайловым.
И в эту минуту вдруг ударили музыканты по своим инструментам. Звякнул бубен, зазвенела гитара, запела гармонь плясовую. И в тот же миг вскочил Распутин. Вскочил так быстро, что опрокинул стул. Сорвался с места, будто позвал его кто, и, отбежав от стола (комната была большая), вдруг заскакал, заплясал, согнул колено углом вперед, бороденкой трясет, и все кругом, кругом... Лицо растерянное, напряженное, торопится, не в такт скачет, будто не своей волей, исступленно, остановиться не может...