После объяснений выходило, что Клинтон посещал юную леди ради игры на саксофоне. Ещё автором делались тяжеловесные намёки, что только Дунька играла на «трубе» Клинтона — история из Белого дома повторялась в российской провинции, в том числе и пятна на платье.
Поэму купил бульварный еженедельник. Номер разошёлся мгновенно, принеся известность молодому поэту. Пришлось допечатывать лишние двести тысяч экземпляров. Мамонту за поэму заплатили тысячу долларов.
Вечером он пил водку в ресторане, заедая солёной севрюгой, плакал, ругал жизнь и называл себя «динозавром жанра».
— С Лениным поэма читалась лучше! А так, испохабил стихи ради денег…
Рядом гуляла компания ура-патриотов. Мамонту выделили пять тысяч рублей и попросили экспромт о политическом враге, бывшем и единственном президенте СССР. Взобравшись на эстраду, выпячивая нижнюю тяжелую губу и тряся кудрями, Мамонт завыл нараспев:
Сидевшая за дальним столиком полная политическая дама криво усмехнулась и выговорила:
— Мамонт Самсонов — политическая проститутка.
Прошло много лет. Самсонов не стал ни на йоту лучше. И вот эта «политическая проститутка» определил в шлюхи дочь Геннадия Егорова Машку — поимел и бросил. Козёл!
Геннадий потянулся к телефону, намереваясь позвонить Самсонову, но тут дверь кабинета отворилась, и на пороге предстал отец.
— Отец? Ты? — удивился Егоров. — Тебя пустили?
— Сенька на калитке сидит, — засмеялся Андрей Андреевич, прошёл в кабинет, сел на стул перед столом сына. — Что бледный такой? Устал?
Егоров потёр виски. Выплыла дилемма: говорить отцу о беременности дочери и отказе Самсонова жениться или нет? Отец знал, что Машка собиралась замуж за поэта. Видя возбуждённое, радостное лицо отца, Геннадий решил пока не говорить — сначала изобьёт того подонка, а потом…
— Работа, отец, сам понимаешь.
— Да, да, Гена. А я с хорошей новостью. Вот. — Андрей Андреевич суетливо полез в карман пиджака и вытащил семь стодолларовых купюр. — Возьми.
— Семьсот зелёных! Откуда? — Егоров удивился. В последнее время у него был постоянный напряг с деньгами из-за взятых кредитов. Когда кредиты оформлялись, он рассчитывал и на зарплату жены, но супругу неожиданно сократили…
— Откуда я могу взять деньги? Веду переговоры об издании своей книги. Пока аванс дали тысячу. Себе три сотни оставил.
— Папа!
— Перестань, мы одна семья. Из всех нас только я один могу быстро заработать, и много. Я же всё понимаю.
— Отец, спасибо! Мне так неудобно…
— Перестань. Подпишу договор (я роман ещё не закончил), оплатят хорошо — уже делали намёки, что не поскупятся.
— Поздравляю! Здорово! — Егоров взял деньги, спрятал в карман. — Ты мне классно помог, отец.
— Ерунда. Вот выплатят гонорар, весь его отдам Машке на приданое. А то поэт её накормит… А ей ещё учиться надо! Я ведь против был всего этого, а потом подумал, подумал — для Машки нашей ведь счастье ублажать этого кабана… Пусть радуется. Ну… не получится, что ж, мы же рядом, в конце концов… вытянем, что бы ни случилось…
Геннадий помрачнел. Отец как чувствует. Но пока он ничего ему не скажет. Может, всё ещё наладится. Этот кабан (как говорит отец) перебесится и одумается. Машка-то ведь не замухрышка — мисс Вселенная, не меньше, высокая, красивая…
Андрей Андреевич подумал, что сын загрустил из-за своего тугого положения с деньгами, что сам не в состоянии устроить свадьбу и помочь молодым, поэтому тут же решил уйти, чтобы дальше не расстраивать его.
— Я пойду, Гена. Торопят. Быстрее, говорят. Ох. — Андрей Андреевич вздохнул. — Прямо камень с души…
— Было бы хорошо, папа… Ты бы нам здорово помог с Машкиной свадьбой.