Именно заметив гитару, внимательный наблюдатель получает повод задаться вопросом: куда же едет герой? Ведь молодой человек, который садится на остановке у студгородка, почти наверняка студент. А студент всегда едет в университет. Но не с гитарой же. Да и сессия в это время года подходит к концу. Действительно, Севе с позавчерашнего дня ровным счетом нечего делать в университете – он сдал все предметы, будет получать стипендию. То есть он точно едет не в университет. Наблюдатель бы это сразу понял – если бы он был.
Немаловажно и то, что Сева не просто студент, а – из приезжих. Ни по его вполне раздолбанным, но еще приличным кроссовкам, ни по рубахе с петухами, ни по джинсам, ни тем более по спокойным зеленым глазам этого факта не установить. Он приехал из маленького городка – а люди любого малого городка почти не отличаются от основной массы людей самого большого. В огородах они не работают и коров не доят, а значит, отличительных меток, выдающих чужака, если не совсем идиоты, не имеют. Вот и Сева не колхозник видом – и взгляд на нем не остановится.
Сева окончил второй курс, ему девятнадцать лет. Но где-то была черта, после пересечения которой уже не важно, девятнадцать или двадцать девять. В нем росту за метр восемьдесят пять, вес боксера-тяжеловеса и грудь – видно над второй пуговицей рубашки – волосата. Лицо – широкое, загорелое, с большими губами, мощными бровями и желваками. Было время – в зрелые застойные эпохи, – когда мальчишки в девятнадцать впервые сбривали с лица редкие волосенки и наконец замечали, что вся одежда на них куплена мамой. А Сева – ребенок другого времени, в котором детей в этом возрасте уже не бывает. Нет такого наблюдателя, который бы угадал его возраст, а значит – мог бы понять, что именно сейчас делает Сева.
Вот так – выходит, Севе нужен уже не просто выхватывающий его из беспросветности наблюдатель – нужен кто-то, кому было бы интересно знать о нем важные вещи, вдуматься в него. Ничего себе. Запросы личности растут по мере увеличения объемов внутренней работы, проделываемой ею в молчании и мраке.
Предметы – возвращают, особенно не воспаришь. Поручень под ладонью уже мокрый. И это восемь двадцать утра. Жара может не пощадить. Об этом невозможно не думать. Автобус скрипнул дверью – и духоту разбавил порыв снаружи. Совсем не прохладный. Сева понимал, что он неторопливо подъезжает к жаре. Свернули с Советской на Карла Маркса – на улицу, где ему в обычной жизни бывать уже совсем незачем. Он уже вышел за пределы привычного мира – достаточно было проехать на несколько остановок больше. Отчего же, впрочем, на несколько? Сева собирался ехать до конца. Он как будто только вспомнил это – и внутри похолодело, он крепче сжал поручень.
Руки тоже примечательны. Это руки не пианиста, не воина, а – работяги. Мясистые широкие ладони, темноватые – будто недомыты после земли, а земли они не касались уже давно. Просто Сева – плебей.
Куда это ты собрался, плебей?
Сева собрался путешествовать. Он – уже путешествует. Смотрит на второй поселок Орджоникидзе, аэропорт, от которого пятнадцать минут до центра города, – смотрит на все это, как на сопки Манчжурии. Он уже никогда не видел этих мест. И сердце пронзает ледяной страх. Потому что Сева не знает, сможет ли он вернуться. Потому что вокруг уже тот первозданный чужой мир, в котором человеку предстоит все сначала – и невозможно знать, что сил на это хватит.
Он почувствовал, что его пальцы мокры и холодны несмотря на жару. Дверь открылась на остановке. Пожалуйста, сходи – и на твое возвращение почти никто не обратит внимания. Легко отделаешься шуткой, мало ли их было.
Может, и отделался бы – если бы заставлял кто. Двери захлопнулись, осталось три остановки. Стало легче. Страшно – на пороге.
Оказывается, это просто – отправиться в путешествие. Проехать остановку и тем самым вывалиться из обыденности. Сева не умел бояться абстрактных вещей. Он не боялся будущего путешествия, хотя таким, каким он его задумал, его стоило бояться. Больше, чем абстрактное будущее, пугало конкретное настоящее.
С ним – уже давние счеты. Отзывчивый, впечатлительный, простодушный, Сева умел говорить «нет» гораздо лучше, чем «да». Спроси его: «Чего ты хочешь, Сева?» – и он растеряется, попытавшись заглянуть за край девичьей любви, туда, в абстрактный мир будущего. Зато очень хорошо знал, чего не хочет. «Я не полезу в эту черную дыру подвала – оттуда воняет». Вот оно – прямо перед глазами, не абстрактное, не на картинке. «Не надо этого» – он отсекал своим внутренним жестом все новые пространства до тех пор, пока перестал умещаться на оставшемся пятачке. И пятачок этот был настолько мал и жалок, что оставалось родиться последнему отказу, чтобы логическая цепь вытолкнула его из его мира, распространявшегося на полтора метра вокруг его койки в углу общажной комнаты. Он сейчас был на грани полного исчезновения.