— Помогите бездомному, сэр! — Фу Манчу злобно зыркнул на Нельсона.
Нельсон замычал и попробовал обойти попрошайку, но зловредный бомж не отставал.
— Эй, паскуда! Ты ничем не лучше других!
По крайней мере в этом вопросе Фу Манчу был полностью солидарен с Викторией Викторинис. Пришитый палец заболел сильнее, Нельсон сморщился и ускорил шаг. Доктор сказал, что чувствительность не восстановится, тем не менее палец определенно жгло. О чем бы таком подумать, чтобы отвлечься? Часовая башня Торнфильдской библиотеки вздымалась над голыми сучьями, и Нельсон попытался вспомнить, что слышал о призраке. Вроде бы кто-то бросился с башни… у первокурсников это была обманутая девушка, у дипломников — студент, не сдавший зачеты, у молодых преподавателей — лектор, которого так и не взяли на постоянную должность. Нельсону самому несколько раз чудился за декоративными зубцами черный силуэт. Впрочем, сегодня на башне никого не было, стрелки подрагивали около восьми.
Вот и высокая прямоугольная коробка Харбор-холла. На всех этажах, кроме восьмого, узкие длинные коридоры были облицованы серым глазурованным кирпичом и застелены линолеумом; плохо освещенные, они даже в ясные дни производили впечатление университетской бойлерной. На третьем этаже, сразу у лифта, Нельсон, примостив на колене портфель, одной рукой затолкал письма в почтовый ящик и услышал, как они провалились вниз. У двери своего кабинета он зажал портфель под мышкой, кое-как отпер замок и щелкнул выключателем — комнату залил неестественный дневной свет. Пристроившись на краешке стула, Нельсон левой рукой вытащил из портфеля студенческие работы.
Направляясь в толпе студентов к соседнему учебному корпусу, он держал больную руку у груди и думал, что скажет группе о несчастном случае. Надо войти с улыбкой, выждать секунду, чтобы заметили бинты, подмигнуть и сказать: «Я порезался, когда брился». Однако из тридцати студентов четырнадцать отсутствовали, а шестнадцать лежали головами на партах, опухшие и с красными глазами после бурных выходных. Не явились четверка студентов, готовивших выступления на тему «Момент озарения в моей жизни», и Нельсон несколько минут одной рукой перелистывал методичку, ища не самое скучное задание. Литературной композиции учили теперь совсем не так, как самого Нельсона; это была на треть учеба, на две трети — психологический практикум. В литературных отрывках студентам следовало черпать материал для развития собственной личности, даже если отрывки эти никак не соотносились с жизнью молодых состоятельных американцев. Кроме того, приветствовалось свободное выражение мыслей, без оглядки на возможные противоречия, а Нельсону строжайше запрещалось править сочинения красной ручкой, дабы не породить комплексов.
Наконец он попросил их прочесть в хрестоматии стихотворение Рендалла Джаррела «Смерть канонира» и выполнить сопутствующее упражнение: «Что бы вы чувствовали на месте канонира?». Нельсон разбил студентов на две группы для обсуждения этого маловероятного сценария, а сам стиснул зубы, превозмогая боль в пальце.
На перемене он постоял у торгового автомата в переходе между двумя зданиями, просчитывая, может ли позволить себе банку кока-колы, но сообразил, что все равно не сумеет левой рукой вынуть из правого кармана мелочь, поэтому вернулся в кабинет, откинулся на сером скрипящем стуле, забросил длинные ноги на стол и стал смотреть, как по площади идут из корпуса в корпус студенты. Зрелище это, вопреки обыкновению, не радовало, и Нельсон опустил жалюзи. Палец горел; в кармане лежала половина таблетки болеутоляющего, но принимать ее было рано, да и запить нечем. Нельсон взял тяжелую синюю кружку, которую Бриджит слепила ему на практических занятиях по гончарному делу. Кружка запылилась; Нельсон взвесил ее на руке, раздумывая, сколько унижений согласен претерпеть, чтобы ее наполнить.
Он встал. За кофе надо было идти в профессорскую, где каждый день наливали разный импортный кофе из большой серебряной бадьи, сверкающей и имманентной, словно Святой Грааль. Дверь Нельсон запирать не стал, чтобы снова не возиться с ключами, и пошел по темному коридору к лифту. Он надеялся, что кабина окажется пустой, и, увидев там человека, едва не шагнул назад. Однако это был всего лишь Стивен Майкл Стивенс, и он спал. Нельсон вошел в лифт и нажал кнопку своего этажа. Двери с грохотом съехались. Веки у профессора Стивенса чуть дрогнули.
Лифт пошел вверх. Жжение в пальце усилилось, у Нельсона на лбу выступил пот. Он искоса взглянул на более удачливого коллегу.
Стивен Майкл Стивенс спал стоя, привалившись спиной к стене и сцепив руки под животом, грудь его медленно вздымалась и опадала. Одет он был, как всегда, на зависть — прекрасные шерстяные брюки, дорогой ворсистый пиджак поверх пестрого свитера, однако под глазами, тоже как всегда, висели мешки, а черная кожа отливала нездоровой серостью. Как старший афро-американец на факультете, он зарабатывал больше всех, если не считать самого декана. Первая же, полуавтобиографическая, книга принесла ему литературную премию и постоянную должность в университете. Предполагалось, что писать Стивенс больше не будет, а будет составлять ежегодный отчет о преодолении половой и расовой дискриминации, привлекать к работе новых талантливых афро-американцев, наставлять молодых сотрудников афро-американского происхождения, консультировать афро-американских студентов и аспирантов, вести научный семинар по афро-американской литературе и вообще разъяснять белым, как ведут себя и думают черные — страстно, умело, но без злобы и не растравляя чувство исторической вины. Короче, предполагалось, что он будет вкалывать, как негр, и являть соплеменникам пример для подражания. В результате у него не было времени на сон, не то что на личную жизнь. Собственной работы он не вел, если не считать интервью глянцевым журналам, когда те подбирали материал о черных знаменитостях, да выступления в телевизионных программах, посвященных расовому многообразию Америки. В итоге профессор Стивенс засыпал где и когда придется. Стоя в лифте, он посапывал и что-то бормотал во сне.
Лифт остановился на восьмом этаже, двери разъехались; Стивен Майкл Стивенс не шелохнулся. Нельсон подождал, но, когда двери начали закрываться снова, придержал их и легонько потряс коллегу за ворсистое плечо. Профессор Стивенс открыл глаза. — Да, эфенди, — пробормотал он. В последнее время Стивен Майкл Стивенс перенес профессиональные интересы в сферу кино, в особенности — на широкоформатные колониальные эпопеи конца пятидесятых — начала шестидесятых. Каждый семестр на своих широко посещаемых лекциях профессор Стивенс крутил такие фильмы, как «Хартум» и «Пятьдесят пять дней в Пекине», в старом кинотеатре, расположенном в самом центре Гамильтон-гровз. Эти фильмы не только позволяли ознакомить слушателей с проблемами расизма, империализма и постколониальной теории, но и длились достаточно долго, так что профессор Стивенс мог проспать в темноте два, а то и три часа кряду. Уверяли, что он не видел до конца ни одного фильма, но как-то вбирал их порами, особенно «Лоуренса Аравийского». Если, как сейчас Нельсон, внезапно его разбудить, можно было услышать в ответ проникновенные раскаты Питера О'Тула.
— М-м, вы не выходите? — спросил Нельсон. Вглядываясь вдаль, словно оттуда вот-вот появится
турецкий поезд, и соединив ладони перед грудью, профессор Стивенс выплыл из лифта; пиджак развевался у него за спиной, как бурнус бедуина.
— Больно? — спросил Стивен Майкл Стивенс, остановившись и кивая на замотанный палец.
— Д-да, — промямлил Нельсон.
— Весь фокус, Уильям Поттер, в том, чтобы не замечать боли, — изрек Стивенс, удаляясь.
Нельсон заспешил следом. Палец горел. По счастью, профессорская была сразу у лифта, что избавляло Нельсона от мучительного марш-броска через враждебный восьмой этаж. За спиной у Стивена Майкла Стивенса он робко вступил в комнату. Стивенс направился прямиком к высоким блестящим цилиндрам с чаем и кофе, а Нельсон шмыгнул в уголок, надеясь проскочить незамеченным. Недавно факультет раскошелился на ремонт, и теперь профессорская смотрелась образцовой преподавательской гостиной: старинные библиотечные столы, лампы под зелеными абажурами, мягкие кожаные диваны. Сейчас, когда она больше не походила на приемный покой травмпункта, народ повалил валом, так что пришлось запретить вход аспирантам; Нельсон даже не знал, пускают ли еще внештатников. Старшие преподаватели, невзирая на разницу убеждений, строго оберегали святость этого места; в том, что касается привилегий, даже марксисты и подстмодернисты легко находят общий язык.