Но он не поставил никакой двойки, никакой единицы, ничего такого он мне не поставил! Когда я его спросил, как он догадался, что я ничего не знаю, он в ответ стал смеяться, и я тоже, глядя на него, стал хохотать. И вот так мы покатывались со смеху, пока он, все еще продолжая смеяться, не махнул рукой в изнеможении:
— Фу!.. бросьте, мой милый… я умоляю, бросьте… ой, этак вы можете уморить своего старого седого профессора…
Я ушел от него в самом прекрасном настроении.
Во второй раз я, точно так же ничего не зная, явился к нему.
— Сколько у человека зубов? — спросил он.
Вопрос ошарашил меня: я никогда не задумывался над этим, никогда в жизни не приходила мне в голову мысль пересчитать свои зубы.
— Сто! — сказал я наугад.
— Чего? — спросил он.
— Сто зубов! — сказал я, чувствуя, что цифра неточная.
Он улыбнулся. Это была дружеская улыбка. Я тоже в ответ улыбнулся так же дружески и сказал:
— А сколько, по-вашему, меньше или больше?
Он уже вздрагивал от смеха, но сдерживался. Он встал, подошел ко мне, обнял меня, как отец, который встретил своего сына после долгой разлуки.
— Я редко встречал такого человека, как вы, — сказал он, — вы доставляете мне истинное удовольствие, минуты радости, веселья… но, несмотря на это…
— Почему? — спросил я.
— Никто, никто, — сказал он, — никогда не говорил мне такой откровенной чепухи и нелепости за прожитую жизнь. Никто не был так безгранично невежествен и несведущ в моем предмете. Это восхитительно! — Он потряс мне руку и, с восхищением глядя мне в глаза, сказал: — Идите! Приходите! Я жду вас всегда с интересом!
— Спросите еще что-нибудь, — сказал я обиженно.
— Еще спросить? — удивился он.
— Только кроме зубов.
— А как же зубы?
— Никак, — сказал я. Мне неприятен был этот вопрос.
— В таком случае посчитайте их, — сказал он, приготавливаясь смеяться.
— Сейчас посчитать?
— Пожалуйста, — сказал он, — я вам не буду мешать.
— Спросите что-нибудь другое, — сказал я.
— Ну хорошо, — сказал он, — хорошо. Сколько в черепе костей?
— В черепе? — переспросил я. Все-таки я еще надеялся проскочить.
Он кивнул головой. Как мне показалось, он опять приготовился смеяться.
Я сразу сказал:
— Две!
— Какие?
— Лоб и нижняя челюсть.
Я подождал, когда он кончит хохотать, и сказал:
— Верхняя челюсть тоже имеется.
— Неужели? — сказал он.
— А что? — спросил я. — Разве ее нету?
— Есть-то она есть… — сказал он.
— Так в чем же дело?! — сказал я.
— Дело в том, что там есть еще кости, кроме этих.
— Ну, остальные не так значительны, как эти, — сказал я.
— Ах вот как! — сказал он весело. — По-вашему, значит, самая значительная — нижняя челюсть?
— Ну, не самая… — сказал я, — но тем не менее это одна из значительнейших костей в человеческом лице…
— Ну, предположим, — сказал он весело, потирая руки, — ну, а другие кости?
— Другие я забыл, — сказал я.
— И вспомнить не можете?
— Я болен, — сказал я.
— Что же вы сразу об этом не сказали, дорогой мой!
Я думал, он мне сейчас же тройку поставит, раз я болен. И как это я сразу не догадался! Сказал бы — голова болит, трещит, разламывается, разрывается на части, раскалывается вся как есть…
А он этак весело-весело говорит:
— Вы костей не знаете.
— Ну и пусть! — говорю. Не любил я этот предмет!
— Мой милый, — сказал он, — мое восхищение вами перешло всякие границы. Я в восторге! До свидания! Жду вас!
— До свидания! — сказал я.
Я помахал ему на прощание рукой, а уже возле дверей поднял кверху обе руки в крепком пожатии и помахал. Он был все-таки очень симпатичный человек, что там ни говорите. Конечно, если бы он мне тройку поставил, он бы еще более симпатичный был. Но все равно он мне нравился. Я даже подумал: уж по выучить ли мне, в конце концов, эту анатомию, а потом решил пока этого не делать. Я все-таки еще надеялся проскочить!
Когда я к нему в третий раз явился, он меня, как старого друга, встретил, за руку поздоровался, по плечу похлопал и спросил, из чего глаз состоит.
Я ему ответил, что глаз состоит из зрачка, а он сказал, что это еще не все.
— Из ресниц! — сказал я.
— И всё?
Я стал думать. Раз он так спрашивает, значит, не всё. Но что? Что там еще есть в глазу? Если бы я хоть разок прочел про глаз! Я понимал, конечно, что бесполезно что-нибудь рассказывать, раз не знаешь. Но я шел напролом. Я хотел проскочить. И сказал:
— Глаз состоит из многих деталей.
— Да ну вас! — сказал он. — Ведь вы же талантливый человек!
Я думал, он разозлится. Думал, вот сейчас-то он мне и поставит двойку. Но он улыбнулся! И весь он был какой-то сияющий, лучистый, радостный. И я улыбнулся в ответ — такой симпатичный старик!
— Это вы серьезно, — спросил я, — считаете меня талантливым?
— Вполне.
— Может быть, вы мне тогда поставите тройку? — сказал я. — Раз я талантлив.
— Поставить вам тройку? — сказал он. — Такому способному человеку? Да вы с ума сошли! Да вы смеетесь! Пять с плюсом вам нужно! Пять с плюсом!
— Не нужно мне пять, — сказал я. — Мне не нужно! — Какая-то надежда вдруг шевельнулась, что все-таки он может мне эту тройку поставить.
— Вам нужно пять, — сказал он. — Только пять.
— По-вашему, выходит, вы лучше знаете, что мне нужно?
— Но вы не отчаивайтесь! Главное — не отчаивайтесь! Веселей глядите вперед, и главное — не отчаивайтесь!
— Буду отчаиваться! — крикнул я.
— Не смейте отчаиваться, — сказал он весело, глядя мне в глаза, пожимая мне дружески руку. — Вам нужно приходить! Еще! Все время приходить!
— Зачем?
— Учиться!
— Я неспособный! — крикнул я.
Он смотрел на меня и улыбался.
— Жду вас! — сказал он. — Всегда! С интересом!
И он поднял обе руки в крепком пожатии высоко над головой, как это делал я совсем недавно.
1965
Виктор Ардов
Половина свадьбы
Я знаю: я, конечно, сам виноват. Характер у меня чересчур мягкий. И плюс я ее очень любил, эту Ваву… А ее мамаша мне сказала прямо:
— Моя дочь выйдет замуж исключительно церковным браком. Вы это учтите, молодой человек.
Я ей тогда же ответил:
— Я же ж комсомолец. Я лично стою на марксистских позициях. Как же я могу идти венчаться в ту же церковь?
А она:
— И пожалуйста! Стойте! Но это потом. А сперва будьте любезны — «Исайя, ликуй!..»
Это так у них в церкви поют при венчании: «Исайя, ликуй!..» Мне это пришлось выслушать своими ушами. Правда, не до конца…
Ну, безусловно, я пытался уговорить Ваву ограничиться загсом, минуя церковь. Но Вава чересчур уважает свою мамочку и боится ее. Она проплакала пять суток подряд. Вава опухла вся, но от религиозных предрассудков не отказалась. И тогда я в порыве страстной любви к данной Ваве совершил роковую ошибку: я дал согласие на венчание в церкви! Тем более будущая теща тоже мне пошла навстречу. Она заявила:
— Пожалуйста, никакой такой помпы мы делать не будем. И вы можете скромненько прийти в церковь сами по себе, как будто гуляя. Вошел, повертелся там среди икон и этих свечей, а после ищи-свищи! Был обряд, не был — никто толком не будет знать…
Нет, я, безусловно, не стал на такую беспринципную позицию. Я горячо хотел соединиться с моей любимой девушкой, тем более что тогда я еще не знал, какая она есть глубокая мещанка с мелкобуржуазной психологией и огромным количеством предрассудков. Она же от меня сама отказалась, когда… Ну ладно, изложу по порядку.