Мы сидели, прижавшись друг к другу, и буквально глотали и это тепло, и этот покой, не замечая, что с одежды натекли огромные грязные лужи.
Мы уже по привычке жались друг к другу. Неужели все позади, неужели не будет крена в шестьдесят градусов и этого тревожного ожидания, когда оборвется стук дизелей? Ведь тогда прямо в валенках прыгай за борт в черную ледяную воду, в которой все равно замерзнешь как рыба на льду.
Мы и верили и не верили. И только когда в каюту вошла в светлом халатике заспанная девушка, такая земная, такая спокойная,— она, наверное, безмятежно спала в своей каюте и даже не подозревала, что корабль ее изменил курс и всю ночь в черном океане искал вот этих замерзших людей, — мы взглянули на нее и засмеялись. Впервые легко и свободно, будто глотнули наконец-то полной грудью пьянящего солнечного ветра. Ну конечно, теперь все позади! Какая еще опасность, какой крен, если рядом милая, чуточку рассерженная девочка, которой трудно представить, что в океане иногда погибают люди...
— Томочка,— обратился к ней капитан «Абагура» Петр Семенович Шварцман,— ты накрой. И чего-нибудь повкусней вот для этих новорожденных бродяг.
Девчонка ушла. А Петр Семенович засмеялся.
— Вы думаете, она что-нибудь поняла? Ни черта! У моей буфетчицы нет нервов.
Ты прав, капитан. Ты сегодня во всем прав.
— Черти вы полосатые, давайте выпьем за вас. Давайте выпьем за всех, кто сегодня родился.
Он разлил по стаканам спирт и поставил на стол банку воблы. Тамара принесла нам картошки. Горячей, с паром, настоящей земной картошки.
— А теперь второй тост по традиции за родителей? — улыбнулся Андрей.
— Принимаю. Жалко, радист мой свалился. Это он вас рожал. Пять часов орал на всю вселенную. Ну, пусть спит после родов. Мы ему потом нальем.
И мы выпили за родителей — за команду танкера «Абагур».
Петр Семенович отодвинул пустой стакан, закурил.
— Я бы мог не успеть. Но я видел, что творилось два года назад в Бристоле в такой же ураган, и знал, что творится с вашим суденышком в такой кутерьме.
Некоторые думают, чем больше корабль — тем лучше там моряки. Иной сопляк сходит на лайнере пару раз в загранку, а потом кричит — моряк! Я бы его к вам на палубу вот в такую ночь. Пусть бы похлебал моря без ложки. Рыбаки — трудяги. Да что я вам-то говорю... Да, прости, забыл, у вас никого не смыло?
— Слава богу!
— Вот и чудесно. Сейчас обколем хорошенько. Потом на веревочку и потащим в Петропавловск. А теперь по последней и спать. У меня места много. Оставайтесь.
— Спасибо, капитан. Мы уж к себе. Ребята там остались одни.
— И то правильно. Пойдем лагом. Торопиться некуда. Я получил погоду — часа через два все утихнет.
Мы пожали руку капитану.
— Дай бог так больше не встречаться. Лучше на берегу. Идет?
— Идет, капитан. Ну, еще раз спасибо!
Проснулся я вечером. Проснулся от тишины. Вышел на палубу.
«Семипалатинск» прижался к танкеру, как прижимаются к матери малые дети, когда страшно. Но страха уже не было. Не было ничего. Только слева солнце высинило снежные береговые скалы, зеленая; вода облизывала нос корабля, да белые чайки без крика кружились над нашими еще заледенелыми мачтами.
На танкере включили радио. В тишине средь моря, облокотившись на борт, хорошо слушать земную песню.
А я подумал: интересно, что снится сейчас нашим ребятам?
Высоко рядом с чайками летела песня.
А мы шли в Петропавловск. И был понедельник. Счастливый день!..
…После той ураганной ночи в океане думал, что большего испытания на севере для человека не бывает. Думал искренне и категорично. Но скоро новая дорога подсказала, что мужество будней, мужество нашего обыденного труда, которым мы были заняты вчера, заняты сегодня и которым будем заняты завтра, всегда достойно восхищения и почета. Но главное: в таких вот буднях, таких вот заботах, со стороны вроде и неярких и неброских, но требующих колоссального напряжения воли, всех душевных сил, и кристаллизуется удивительная преданность северян своему краю. Природа той преданности — сама жизнь Севера, когда каждый день — это прежде всего преодоление трудностей. И трудности побеждает не техника. Их побеждают люди.
В этом меня убедила т р а с с а.
Трасса
На Севере не скажут — дорога.