— Ну вот и насквозило. А мы думали, что проскочим. Сперва головная машина ныряет в снег. Потом вторая, третья. Прожекторы еще нащупывают борта соседней «Татры». Но потом и они бессильно упираются в сплошную снежную стену.
Пурга! Задула матушка!
Мы пробиваемся вперед почти на ощупь. Пройдем метров двадцать — остановка. Еще метров десять — опять остановка.
Виктор открывает дверцу и стоит на подножке, весь залепленный снегом.
— Ну, что там? — кричу я, боясь, что слова мои унесет ветер.
— А черт его знает. Кажется, стали. Точно. Стоит вся колонна. Через минуту мы прижимаемся к передней машине.
Откуда-то из пурги выныривает Петя Кравцов. Холодный и мокрый, лезет в кабину.
— Что делать?
— Пробиваться.
— Куда? Ты знаешь, на каком мы километре?
— Кажется, недалеко зимовье.
— Мало ли что кажется. А точно?
— Точно и сам черт не разберет.
— Давай интервал пять метров, и пойдем. Чего стоять. Совсем заметет.
— Горючего хватит суток на трое. За это время или утихнет, или доберемся. Пошли!
Будто бы держась за руки, черные машины плывут в белом молоке пурги. Плывут час, плывут два. А ветер все сильней и сильней. Опять борт передней «Татры». И опять в нашей кабине Петр.
— Слышишь, я угадал. Сейчас на секунду открылась скала. Та самая, помнишь, похожая на верблюда. А за ней поворот влево — и сразу зимовье на берегу.
И такой счастливый, будто не просто скалу увидел, а новую землю в океане.
— Поехали. Держись за мной, — командует он и прыгает в пургу. Виктор не смотрит вперед. Все равно ничего не видать. Он считает метры, именно метры по спидометру. Триста, четыреста, семьсот...
— Пора! — кричит он сам себе и круто рвет баранку вправо.
«Татру» трясет как в лихорадке, дергает из стороны в сторону. Но Виктор намертво вцепился в баранку — попробуй вырви! А потом машина затихает и уже катится ровно и даже мягко.
— Сейчас берег,— кричит мне Виктор.— Когда пойдем к зимовью, держись за меня. Здесь шутки плохи. А то станешь потом весенним подснежником.
— Хорошо, — почему-то тоже кричу я,— а что такое подснежник?
Виктор хохочет:
— Пурга заметет сейчас, а найдут тебя лишь весной, когда снег стает. Понял? Так что держись. Я дорогу знаю. Ходил.
Действительно, домик на берегу мы находим быстро. Только я приготовился к долгому блужданию, а он вот — перед нами. Ощупывая бревна и окна, идем от стены к стене, ищем дверь. А она сама распахивается, словно в сказке. Наверное, хозяин услышал, как мы скреблись в окна.
— Давай, давай — кричит кто-то нам с порога.
Вваливаемся в дом и чуть не падаем. Никак не можем перевести дыхание, снег тает и холодными струйками стекает по лицу.
— Ну, чего как каменные! Раздевайтесь!
Шубы наши летят в угол. Вот теперь и оглядеться можно.
Изба срублена на совесть. Чувствуется умелая рука. Бревнышко к бревнышку, как близнецы-сестренки. Вдоль стен широкие лавки. Посмотришь на все это, и повеет на тебя такой милой стариной, будто ты не в двадцатом веке, а в петровские времена и идем мы сейчас не с бульдозерами в кузове, а пробираемся обозом с солониной в боярскую Москву. Интересно все-таки наше стремление: в старом видеть доброе. Отчего это? Может, потому, что будничные заботы приглушают иногда краски сегодняшних дней. И нам просто некогда отойти в сторону, как делают художники, и как бы издали взглянуть на собственную жизнь.
Мы присели на лавки и слушаем пургу за окном.
— Пора бы и остальным прийти, — говорит Виктор.
— Сейчас будут. Здесь недалеко. Найдут,— спокойно отвечает зимовщик.
Зовут его Василий. На вид ему лет двадцать пять, а повадки стариковские. Видно, давно живет один. Привык никуда не торопиться и не подгонять время. Я угадал.
— Летом с геологами золото ищу, шурфы бьем. А зимой сюда — шоферам чай грею,— смеется Василий.— Должность, конечно, для пенсионера, тихая. Да за лето так намотаешься — не дай бог никому. Вот и потянет на отдых. А потом и из тайги не хочется уходить. Вон у меня здесь какая дача.
— Дача ничего.
— Что значит ничего? Хорошая! — поправил Василий, потом сразу затих, прислушиваясь. — Ваши идут, слышь? Открой дверь, чтоб увидели.
И точно. Наши! Прямо на середину избы вваливается Петро. За ним Сашка и все остальные. Долго стряхивают снег, отдирают с ресниц льдинки.
— Вот, чертовка, разгулялась,— слышу басистый рокот Петра.
И уже Сашка — наш балагур:
— Братцы, а в этом санатории места еще имеются?
— Имеются, только жесткие, но плацкарт, — в тон ему отвечает кто-то из ребят.