Я вообще люблю пропадать в радиорубке. Потому что это, наверно, самое чудесное место на корабле. Особенно в ночные минуты, когда море без берегов, и кажется, мы на тысячи миль одни. Хорошо сесть в мягкое кресло радиста, надеть наушники и слушать пульс земли. Далекие голоса, прерывистый дискант морзянки, музыка, слова на десятках языков. Земля дышит. Земля говорит: где-то большая жизнь, а ты за горами, за морями. И курс твой все дальше от берегов. Вот когда тянет к земле. И все же я люблю приходить ночью в радиорубку.
Открываю дверь и сразу вижу: у радиста Василия сегодня обмороженные глаза. Когда он выпьет, честное слово, похоже. Ну, значит, опять будет говорить о жене, об измене, о том, что все живут желторотенькой жизнью и женщины приносят только несчастье.
— Ты понимаешь, каждый человек должен играть в жизни, играть в любовь, удачу, несчастье. Ну и в остальное прочее. Ты против?
Я смотрю на Василия, и мне искренне жаль его. Какой, говорят, был (да это и сейчас порой видно) сильный парень. А вот не выдержал, сломался. Жена действительно ему изменяет. Когда муж в плаванье, даже дома не живет. Вот Вася и начал попивать. Для него эта навигация — последняя. Капитан списывает на берег. Василий не протестует, разве он не понимает, что дальше так нельзя. Он сам этого ждет:
— Может, на берегу что-нибудь изменится.
Но говорит он это без всякой надежды.
Я понимаю, как ему здесь тяжело. Ведь это через его руки проходят сотни радиограмм, где перед последним словом он часто выбивает «обнимаю», «милый», «любимый», «целую», «твоя», «жду». И только его никто не обнимает, не целует и не ждет. Забыла. Да, тяжело парню. Но Василий, закрыв глаза, стучит и стучит для других эти заветные слова.
Да, без любимой в белом океане тяжело. Тяжело моряку, если на берегу живет его беспокойство. Как нужен полярникам надежный тыл и большая любовь. Ведь здесь о любимой женщине думаешь несравнимо чаще. Может, потому, что уходит за горизонт все мелочное и остается на душе самое святое, самое главное.
Да, не случайно Нансен труд всей жизни, книгу «Фрам» посвятил:
«Ей, которая дала имя кораблю
И имела мужество ожидать».
Мы действительно можем сотворить чудеса, если любимая имеет мужество ожидать.
В Лужниках на зеленом поле играют в футбол, а у нас уже утро, и океан сейчас весь белый как русский лес, царство Берендея, засыпанное щедрым февральским снегом.
Той зеленой дорогой, которую нам показали гидрологи из штаба морских операций, мы и пришли в Певек. 15 кораблей стали у причалов. А кому не хватило места, те терпеливо ждали своей очереди. У кромки, на востоке, нового каравана еще не было. Корабли шли где-то у Камчатки и в проливе Лаперуза.
— Может, подлечимся, дед? — спросил капитан у главного механика.— Без лопасти-то ходить тяжеловато. Да и время есть.
— Водолазы на борту. Погода неплохая. Я согласен.
— Вот и договорились. И команда отдохнет. А то «Пенжина» давно просится, чтобы ее обыграли в футбол.
А через час катер уже был полон матросов, которым дали увольнение на берег.
Вечером мы сидели в каюте капитана и пили кофе. Боря Крутских, наш гость, показывал мастеру прогнозы на август и сентябрь. Прогнозы, которые не обещали ничего хорошего: по всей трассе лед девять-десять баллов и ветры чаще всего северные.
— Так что вы правильно сделали, решив поставить лопасть, когда такое затишье. Только смотрите, через три дня начнутся подвижки, лед может оказаться и здесь, в бухте.
— Нам и двух хватит, — сказал дед.
— Слушай — вдруг обратился Крутских ко мне, — а что же ты будешь делать эти дни?
— Как что? — растерялся я,— отдыхать.
— А не хочешь побывать на полярной станции Валькаркай. Это недалеко, за Шелагским. Завтра туда уходит вездеход с продуктами и горючим. Посмотришь, как работают наши ребята на берегу.
Я посмотрел на капитана.
— Я лично тоже советую. Ведь на станциях таких не бывал?
— Нет!
— Ну тогда с богом. В крайнем случае, если не вернешься к нашему отходу, снимем вертолетом.
Валькаркай
Вот так неожиданно и быстро решилась моя поездка на полярную станцию Валькаркай, что приютилась на самом краешке Шелагского мыса. От Певека это действительно недалеко, всего пятьдесят километров. Но на Чукотке расстояния измеряют не километрами, а временем года. Иной раз проехать тысячу километров — пустяк, а в другой — будешь сидеть в десяти от поселка и все равно не попадешь. Так развезет тундру, что и шагу ступить нельзя. А на Шелагский проскочить вообще считается счастьем. Зимой неустанно крутит пурга, а на собаках идти через перевал опасно. Весной все топит. Лучшее время именно сейчас, в августе, когда тундра притихла в ожидании первой пурги, а долгое солнце подсушило болота.