Правда, нашему вездеходу, в котором четыреста пятнадцать лошадиных сил, не страшны и болота. Мы идем по рыжей целине, оставляя позади две черные изорванные борозды. Потом борозды становятся все глубже и глубже... Нас начинает покачивать, будто под гусеницами туго натянутая резина... Водитель Витя Задирако настораживается: значит, где-то рядом трясина. Резкий поворот, скорей к морю. Выскакиваем на серую гальку пляжа. Здесь привольно и сухо. Теперь так и пойдем вдоль берега.
Вечернее солнце подкрашивает волны. Но впечатление такое, словно свет бьет из глубины. В бронзовых волнах качаются бронзовые утки, их здесь так много, что считать совершенно напрасно...
В чукотский поселок Янранай приходим поздно вечером. Десятка два домиков вытянулись аккуратной цепочкой. Желтые огни ложатся на сырую землю. И, как где-нибудь под Рязанью, в темноте грустит гармонь.
Мы отдаем свежие газеты, несколько посылок с пахучими южными яблоками. И скорей, скорей вперед. С востока идет пурга. Наш путь через сопки, только так можно выйти на берег океана, к полярной станции.
На полярке не спят. По рации им передали, что идет вездеход, да еще с чем: двадцать мешков отличной картошки лежат в кузове. Той картошки, что привезли наши корабли. С шутками-прибаутками перетаскивают мешки в дом. И я уверен: скажи ребятам, что это апельсины, все тут же умолкнут и никто не скроет своего огорчения. Но, к счастью, это самая настоящая картошка. И повар Валюша уже кричит:
— Ребята, как — чистить или в мундирах?
— В мундирах, в мундирах!
Потом мы сидим в салоне вокруг солидной кастрюли и, обжигая пальцы, наслаждаемся картошкой.
— А сейчас, — хитровато улыбается Витя Задирако,— царский подарок господам полярникам от друзей из Певека. Свеженькое, самолетиком из Магадана.
— Да — вздыхают ребята,— вот это вещь!
— Слушай, Витя, а может, ты еще и раков привез?
— Чего нет, того нет. А может, у вас морж найдется?
— Есть. На днях убили.
— Давай моржа к пиву.
Сидим мы почти до утра. Вопросы, вопросы. Все для меня ново, все интересно. Только никак не могу привыкнуть, что Ледовитый лежит рядом, в трех шагах от порога. Ровно тридцать лет назад к мысу Шелагскому подошел пароход «Смоленск» и высадил первых полярников. Много воды с той поры утекло, а океан не стареет. И не расстался Шелагский утес со своей туманной шапкой. И по-прежнему ветер свистит, и по-прежнему камни в ледяных кристаллах словно невянущие ледяные цветы.
Утром смотрю на океан. Он мне нравится. Отсюда, с берега, он огромный и холодный. Солнцу нужно совсем утонуть в океане, чтобы растопить его льды.
А может, не надо, чтобы исчезал Ледовитый? Может, не стоит будущее нашей земли представлять как павильон ботанического сада, где в тепле и уюте растут легкие пальмы. Пусть сбудутся самые большие мечты. Но я уверен, людям нужен будет и Ледовитый таким, какой он сейчас, потому что и в Ледовитом рождался характер наших предков — русский характер.
Есть на свете такая сила — северное притяжение. И никуда от него не денешься, никуда не скроешься. В мучительную, изнуряющую душу пургу полярники клянут порой свою жизнь, грозятся, что вот кончится зима, будет навигация, и бросят они все к чертовой матери и уедут куда-нибудь под Краснодар есть арбузы. И никогда, никогда не вернутся: хватит, дураков нет. И самое интересное — они даже верят, что так будет.
Но затихнет пурга, и земля спросит морзянкой: «Ну, как дела, чего опаздываете с сеансом?» И недавний «дурак» очень серьезно отстучит: «Шлите в навигацию новый передатчик, а то нам в следующую зимовку вообще туго придется...» И даже не заметит, как скажет: «Нам, в следующую зимовку».
Значит, и этим летом арбузы под Краснодаром будут есть без него. Эх, Ледовитый, сколько людей в твоем белом плену!
Вообще-то мне повезло: я приехал на полярку в хлопотливое время. Сюда из Певека должен был прийти корабль, который здесь ждали еще с начала навигации.
И вот именно сегодня, когда я стоял на берегу и смотрел, как кулики качаются на волнах, прибежал Игорь Межерецкий и закричал: