— Идет!
Ну я, конечно, сразу понял, кто идет. И только спросил:
— Далеко?
— Нет. Возле Шелагского. Сейчас обогнет мыс и у нас будет.
Ребята стояли на берегу как почетный караул. И семь пар глаз пытались пробиться сквозь пепельную завесу тумана и скорей, скорей увидеть корабль, выплывающий из-за Шелагского.
Но океан коварен. За какие-нибудь десять минут льды приплыли к самому берегу. И закрылась полоска воды, будто медленно опустили ледяной занавес. Я взглянул на ребят. Растерянные, они не понимали, что же делать. И были сейчас похожи на детей, которым кто-то зло перепутал самые прекрасные планы.
«Значит, корабль не придет?»
«Значит, корабль не придет?»
Семь человек думали об одном. Я угадывал эту мысль и в застывших глазах, и в судорожно переплетенных пальцах рук, и в словах Виктора Спиридонова, которые он ужасно путал и которых все равно никто не слышал. Если б я мог что-нибудь сделать тогда, я бы забыл обо всем, я бы обязательно сделал. Только бы вновь отступил океан и вновь улыбнулись ребята.
Океан, наверное, и сам догадался, что поступил слишком жестоко. Скоро ветер вспахал ледяное поле, и открылась вода. А потом из туманной шапки Шелагского выплыл пароход. Он дошел до нашего домика и остановился на рейде, разбросав как якоря длинные зыбкие огни.
И сразу же возле борта повисли две баржонки.
Потом покачались на свинцовой воде, как бы разминаясь, и побежали к берегу. Они шли быстро, раздвигая тупым носом волны, словно это были кусты. Стук мотора все ближе и ближе. Наконец баржа ткнулась днищем в берег, матрос в черном бушлате и серых огромных рукавицах закричал: «Привет!» И, не дожидаясь ответа, позвал: «Кто тут начальник? Давай на борт. К капитану».
Мы и не заметили, как на берег полетел последний ящик. Баржа теперь, всплыв, терлась о гальку и гудела как пустая банка. На корме хлопнул выстрел, другой — это заработал мотор. И снова, раздвигая волны словно кусты, тупоносая пошла к кораблю.
Эта ночь была не для нас. В эту ночь челноками сновали тупоносые баржи: пароход — берег, берег — пароход, пароход — берег. А мы как заведенные хватали белевшие в темноте ящики и тащили их подальше от воды.
«Дальше, быстрей!» — подгоняло нас собственное сердце.
«Дальше, быстрей!» — подгоняли мы друг друга.
«Дальше, быстрей!» — торопил нас океан.
И только Боря Викторов, выплывая на очередной барже из темноты, кричал:
— Отлично, ребята. Зюйд-вест!
О, зюйд-вест! Ты тогда был нашим лучшим другом. И хотелось запросто хлопнуть тебя по плечу и сказать:
— Спасибо, старина, выручил.
А потом наступила другая ночь. Баржи все шли и шли, будто их было не две, а двадцать, и все они вертелись в заколдованном круге между пароходом и берегом. Мы в темноте видели только белую гряду ящиков и полоску прибойной черты. Когда же прожектор «Комсомольца», разрезая ночь, хлестал нас по лицам, минут пять приходилось лазить по сыпучей звонкой гальке вслепую, натыкаться друг на друга и слышать отчаянный крик Бориса Викторова:
— Давай, ребята! Будем живы, не помрем...
Боря эту ночь с нами. Он не мог уйти, хоть его и звали на корабль что-то там проверять. Но он только отмахивался и говорил матросу:
— Потом, следующим рейсом.
Но и потом он таскал белые ящики и ругался на всех виртуозно и весело. И никто не обижался, потому что все видели, как он хватал самые тяжелые ящики и кричал:
— Вот подлецы, наверно, камней наложили.
А ему отвечали из темноты:
— Путаешь, Боря, это коньяк.
— Коньяк,— сразу подхватил шутку Боря, — что-то маловато, украли, черти, половину.
И тащил ящик к прибойной черте, согнувшись и цепляясь свободной рукой за сыпучую гальку.
А когда рассвело, я заметил, что Борька сейчас похож на стивенсоновского капитана: голубые брюки, черные сапоги с желтыми отворотами, меховая куртка и белая, пушистая шапка. И только чудесная утренняя улыбка после бессонных ночей говорила всем нам, что он русский, русский до самого кончика своего курносого носа. И весел, и упрям как черт. И каждый из нас до сих пор не знает, смог бы работать вторую ночь, если бы не было рядом Борькиной белой шапки, Борькиных шуток и Борькиного упрямства и вот этой утренней улыбки.
А потом все-таки пришла последняя баржа. И матрос вместо белых ящиков кинул на берег рукавицу.
— Прощайте, полярнички! С вами в расчете. До весны.
И каждый из нас крепко пожал ему руку. А матрос сказал Борису: .
— Пойдем, тебя капитан ждет, бумаги подпишешь.
— Ага, сейчас,— ответил Борис и предложил мне: — Хочешь вместе? Увидишь капитана, который боится льдов, как мышь кошку.