Он вежливо козырнул и сразу забыл обо мне, снова углубившись в карту.
В радиорубке действительно шел пир горой. Каютка — метров пять, не больше. Теснота: не то что яблоку, окурку негде упасть. Но чудо морского гостеприимства — мне даже нашли место на койке у самого иллюминатора.
Мой волшебник и враль Саша Калашников обнимал радиста Васю Харитончика, худого высокого парнишку в клетчатой ковбойке.
— Васька, милый, помнишь у Итурупа нас прихватило. Нет, не помнишь?
— Конечно, Сань, конечно, — кивал тот головой и, шмыгая носом, все хотел поправить съехавшие очки в тонкой проволочной оправе.
Я смотрел на радиста и очень жалел его, этого с виду явно сухопутного человека, похожего на знаменитого Паганеля. Он сейчас все «помнил». Спроси его Сашка, как вместе обедали где-нибудь в Кейптауне,— тоже не стал бы возражать, хотя Кейптаун видел только на карте.
Сегодня он все «помнит». Завтра же, когда кругом будет только море, без конца и края, а до ближайшей пивной, где можно чуточку поправить голову, миль двести. Паганель пошлет к черту и Саньку вместе с его Кейптаунами, и даже меня, когда намекну про сегодняшнюю вечеринку, и только капитану скажет:
— Семеныч, прости, сам понимаешь.
Но это будет завтра, а сегодня он тычется носом в Сашкину грудь и вместе с ним вспоминает Бристоль, где волна давила выше мостика, так что оставались под небом одни антенны, и девочек с Сероглазки, и сколько они оставили прошлый раз в петропавловском ресторане «Океан», где за их столиком вот сейчас, в эту минуту, кто-то гуляет, а им уходить на Запад...
Да, нам пора на Запад. Сброшена доска, служившая трапом, и вот уже поплыл причал и черная полоса между нами и берегом все шире и шире. Может быть, только мне, а впрочем не знаю, хочется последний раз потрогать рукой этот берег, будто взять у него еще одну каплю силы в большую дорогу. Но черная полоса все шире и шире. Теперь уже не дотянешься, теперь уже поздно. Думали, вернемся сюда через полгода. Думали...
Огни Петропавловска, разбросанные светлой подковой, неслышно уплывали за кормой. Ребята прощались с домом. Они молча стояли на палубе и вглядывались в берег. Наверное, каждый хотел отыскать свое родное окно. Но что там разглядишь в этой белой подкове?
Последний раз нам подмигнул маяк у створа. И исчез. Впереди только черная простыня океана.
Ребята разошлись спать. Завтра работа, завтра начнутся бесконечные вахты...
— Перед выходом капитаны получили штормовое предупреждение.
— В море двенадцать баллов. При опасности — заход в бухту Русская.
Другие бы рыбацкие корабли не покинули порт с таким прогнозом. Но у наших СРТ морским регистром черным по белому записано — неограниченный район плавания. Значит, можешь уйти в любую точку мирового океана. А разве доберешься до этой точки, если все время будешь ждать у моря погоды! Вот и ходят рыбаки — план выполнять надо!
Свободная от вахты команда спит. А на мостике — жизнь. Часа в два ночи наш капитан запросил обстановку у кораблей, что вышли из Петропавловска раньше нас. Ответ добрый.
— Идем полным. Все нормально. Ветер шесть баллов. В Русскую заходить ни к чему. Счастливого плавания!
Ну что ж, пойдем дальше. Для рыбака время дорого.
Утром штурманы уже деловито решали, склонившись над картой, каким из Курильских проливов проскочить на Запад. По авиаразведке (вот для чего мы болтались в воздухе четырнадцать часов), первый наглухо забит тяжелыми льдами. Во втором чуть легче, но тоже опасно. Ветер изменится — и захлопнет, как мышеловку. Ну что ж, придется стучаться в ворота третьего. Дальше. Но зато вернее.
— Генеральный восемьдесят! — командует капитан.
— Есть генеральный восемьдесят, — эхом откликается матрос на штурвале.
Капитан сегодня снова похож на штурмана с океанского лайнера, совершающего международный круиз. Рубашка, костюм будто только что отглажены. Лишь чуточку лицо осунулось. В каюте-то я один всю ночь проворочался на узком дерматиновом диване. Он спать не пришел.
На борту порядок. Заглянул в радиорубку — стерильная чистота. Даже очки у Васи Харитончика какой-то необыкновенной светлости.
После обеда стою на мостике у открытого окна. Час, два. Океан как озимая рожь, и в зеленых волнах гуляет ветер. Шторм шесть баллов. Монотонно кланяясь морю по самую палубу, наш маленький траулер спешит на запад.
Скоро на траверзе мыс Крестовый.
Справа по борту в разрывах белесого тумана угадываются его скалы, тяжелые и холодные. Море по сравнению с ними надежно как родной материнский дом.