Вася мрачнел и все упорнее искал голоса кораблей.
Вдруг он начал что-то судорожно писать. Теплоход «Тулома» говорил с Петропавловском.
«Тулома»: Последний разговор микрофону с «Карагой» у меня был один тридцать. Попросил сообщить обстановку.
«Карага»: Нахожусь трех милях Уташуда, сильное обмерзание. Крен достигает 60 градусов, заливает водой, все люди окалываются, необходима немедленная помощь. Прошу связаться с плавбазой «Десна», направить ее нам. Также прошу вас идти нам.
«Тулома»: На ходу ли машина, можете ли двигаться? Советую выбрасываться берег.
«Карага»: Продвигаюсь берегу, машина ходу, берег вижу локатору, связь постоянно держите мною частоте 3120. Поторопите «Десну».
«Тулома»: Пытаюсь вызвать «Карагу» через 10-15 минут. Связи больше не добился. Капитан «Туломы» Лейзеруков.
Молчит «Тулома». Молчит Петропавловск. Мы их уже не слышим. Потеряли.
А что же с «Карагой», что же с ребятами, которые вчера еще стояли вместе с нами на причале, шутили и чуть грустили перед дальней дорогой? Может, наш Вася ошибся, может, он все перепутал? Нет! Позже, на берегу, радиограмму с «Туломы» я сверил до последней запятой. Все верно: «через 10-15 минут пытаюсь вызвать «Карагу». Связи больше не добился».
Справа у амбразуры капитан, слева — Вася, сгорбившийся в три погибели над своим ключом. Кому он стучал? Я не знаю. Но он стучал и стучал, будто каждому человеку на далекой земле хотел сообщить о Nord Westе.
А мир жил своим...
На коротких волнах я слышал тихую музыку и томнейший голос. И представил себе, как сидят где-нибудь за столиком с крахмальной скатертью элегантные мужчины и клянутся изящным женщинам, в перерыве меж двух бокалов шампанского, пройти для них огни и воды. Сидят, слушают томный голос, и какое им дело, что где-то у Курил погибают отличные ребята.
Капитан наконец-то решился.
— Вася, передай в Петропавловск. Пора.
И летит по маленькой проволоке через сотни миль голос нашего «Семипалатинска»: «Ветер Nord West ураганной силы. Сильное обмерзание. Прошу установить постоянную связь. Следить нами. Оказать помощь».
Я знаю, как тяжело было капитану писать эту радиограмму. Но ветер уже действительно достиг ураганной силы. Есть такая таблица Бофорта. Чтобы хоть как-то понять, что происходило в те часы, я приведу для сравнения несколько цифр. По этой таблице двенадцатибалльный шторм — это ветер от восемнадцати до двадцати одного метра в секунду. Жестокий шторм — двадцать девять метров в секунду. Свыше тридцати метров — ураган. А над нашим кораблем ревел ветер более пятидесяти метров в секунду. Позже мы узнали, что на берегу ураган поднимал бочки, полные горючего. А в бочках этих по семьсот килограммов.
Владимир Петрович Зеньков из моринспекции в Петропавловске лишь качал головой, когда я, живой после этой эпопеи, стоял в его кабинете, и говорил:
— В Северо-Курильске корабли срывало с якорей и канатов как игрушки. А ваша колонна оказалась как раз против долины, по которой обрушивался в море Nord West.
Седой капитан, отплававший по морям и океанам тысячи и тысячи миль, отворачивался к окну, чтобы я не заметил его боли.
— За тридцать лет, поймите — за тридцать лет, не помню такого жестокого ветра под берегом. Вы были рядом со скалами, и даже они не могли уберечь. Мы здесь на земле сделали все.
Там, в ту ночь, мы еще не знали, что на земле действительно сделали все. Бросив свои маршруты, в район бедствия уже спешили «Зевс», «Черняховск», «Десна», «Хатангалес», «Тулома», «Сергей Лазо», «Куинджи», «Болид», «Кустанай», «Алаид», «Абагур». И каждый из этих кораблей готов был, забыв обо всем на свете, искать, искать и искать в черном ревущем океане маленькие ледышки, в которые уже превратились наши траулеры.
Если б только ураган... Тогда еще полбеды, тогда еще можно и не звать землю. А то ведь и мороз. Это самое страшное для маленьких рыбацких кораблей — обмерзание. Наш «Семипалатинск» сейчас — сплошная глыба льда. От клотика до кормы — все заморожено. Он уже не выныривал из волны, отплевываясь белой пеной, а как-то вязко, тяжело выбирался на гребень и все хотел лечь на бок, будто отдохнуть.
Мы теряли остойчивость! Слово-то какое прозаическое, а в этом слове жизнь корабля, жизнь капитана, жизнь Васи-радиста, жизнь матроса Саши Калашникова, жизнь нашего боцмана Гриши Габдулина, жизнь кока Бори Шевцова. Я знал, даже в эти минуты Борис драил кастрюли, которые могли нам больше никогда, никогда не пригодиться.