Застыл на руле Боря Киселев. Вот уже десять часов он не отпускал штурвала. Через амбразуру я видел, как боцман на носу, то исчезая в волне, то вновь появляясь на свет, неистово колол лед. Колол ломом, который сейчас у него не вырвал бы из рук никакой девятый вал.
— Всей команде на палубу — кричал капитан.— Всем окалываться!
Связавшись пятерками — одному не устоять, сразу смоет,— ребята в оранжевых костюмах как в атаку выходили на палубу.
В луче прожектора мелькали ломы. Потом все накрывала черная волна, и я видел, как люди, прижавшись друг к другу, катились к фальшборту, потом вновь поднимались и вновь брались за ломы. Через десять минут ребята вваливались в коридор мокрые и падали отдыхать здесь же, у двери, в которой исчезала новая смена. Они сидели молча, без единого слова и только жадно хватали обмороженными пальцами сигареты.
Не потерять остойчивость! Не лечь на бок! И, выкурив сигарету, они вновь уходили в кромешный ад.
За борт летел не только лед. Какие-то бочки, мешки, даже ящик сливочного масла, что был привязан наверху у мостика. До масла ли сейчас! Все, все выбросить! Лишь бы еще на один килограмм, хоть на один килограмм наш «Семипалатинск» стал бы полегче, поменьше бы валился набок.
Нас уже дважды положило на борт, да так, что мачты чуть-чуть не коснулись воды. В первый крен я стоял в коридоре рядом с ребятами, только что вернувшимися с палубы. Вдруг переборка медленно поползла куда-то вверх, а мы лежали прижатые к стенке, крепко обнявшись, будто защищая друг друга. Я видел глаза ребят. В них не было ужаса, в них была только печаль и спокойное ожидание чего-то последнего, неповторимого. Но что это последнее и как оно придет к нам — мы не знали. Мы не верили, что вот сейчас, через секунду, а может через пять, корабль перевернется, и хлынет в коридор ледяная вода, и мы последний раз увидим глаза друг друга. Или, может, вот так, обнявшись, застынем в своем последнем молчании.
Смерть была рядом с нами, но мы не верили, не могли поверить в это, ведь каждый из нас не прожил еще и тридцати весен и каждого кто-то ждал на берегу…
Мужчины и мужество! Ведь это одно и то же, и корень слова один. В последнюю минуту они забывают о себе, их губы шепчут любимые, родные имена.
...Вода хлынула через борт. Но она лишь залила пол и остановилась. Корабль наш снова поднимался и мачты вновь тянулись к небу.
Я заглянул в открытый люк машинного отделения. Там грохот дизелей и в сплошном пару мелькающие руки. Механики дрались не хуже матросов, хотя в минуты, когда корабль ложился на борт, инстинкт жизни почему-то всегда тянул наверх. Но механики оставались на месте, и, может, только поэтому «Семипалатинск» не показал черному небу свой киль.
В два часа ночи на мостик пришел «дедушка» и сказал капитану:
— При таких оборотах машине осталось работать минут пятнадцать. Температура 600 градусов. И потом мы все равно не выгребем. Только стоим на месте, до берега не дотянем.
— Алеша, ты дед у меня мудрый. Я тоже не дурак. Остановить дизель — сразу положит. Делай что хочешь, но обороты держи.
И только дед успел сказать «добро» и слететь вниз по трапу в свой машинный ад, полный пара и грохота, как нас вновь положило на борт.
Медленно, медленно мачты пошли к волне. Мы уже одним бортом черпали воду, она проливалась куда-то внутрь корабля, и от этого крен был еще больше. Вот мачты чиркнули по воде. Ну, еще секунда! Еще одна, еще маленький, совсем маленький толчок волны, и мы перевернемся. Капитан, ухватившись за какую-то железку, висел надо мной и кричал в амбразуру:
— Ну, старина, выдержи. Родной, выдержи!
Это он кораблю.
И корабль услышал капитана. Сбрасывая воду, будто это тягучий расплавленный вар, он снова поднимал мачты.
— Еще один такой крен — и конец. Я знаю, он выжал из себя все.
Андрей говорил о корабле как о живом человеке. Может поэтому «Семипалатинск» — эта облезлая синяя скорлупа — его и услышал в самый тяжелый миг. А может, он тоже, как живой, не хотел умирать.
— Ты знаешь, о чем я подумал, когда мачты легли на воду?
Это капитан уже ко мне.
— Снимать валенки или не снимать? Смешно? Дурацкая мысль. А вот пришла. Но будь ты и чемпионом мира, все равно через двадцать минут замерзнешь в этой чертовой воде. Если что, за борт не прыгай. Просто незачем. Через полчаса нас, наверное, снова положит.
— Слушай Андрей, может, мне записку написать? Ну, знаешь, всем родным, мол, простите, ну чего тебе объяснять...