Стою у самого подъезда. Он получился полуподвальным, потому что дом строился на фундаменте церкви Василия Неокесарийского, от которой осталось также лишь название улицы рядом и подвалы, наполненные трухой, в которых девочкой играла моя мать.
Дом строился по частям, постепенно подвалы исчезли под его боковым крылом, мимо которого иду сейчас я, не торопясь уже, зная, что вот сейчас меня обдаст теплой воздушной струей из чёрной решётки подземной вентиляции. Я выйду на Брестскую.
С одной стороны от улицы Горького Тверские-Ямские, с другой — Брестские. Я довольно долго был уверен, что очертания белого дома с башенками, маячившие в конце улицы — это и есть Брест.
Даже первые уроки географии не смогли поколебать этой уверенности.
Брестским же был вокзал.
Тут была отрезана от мира Ларина семья в баррикадные дни: «Дом был одноэтажный, недалеко от угла Тверской.
Чувствовалась близость Брестской железной дороги. Рядом начинались её владения, казённые квартиры служащих, паровозные депо и склады».
Сам же автор знаменитого романа родился неподалёку, на нынешней Маяковке — «это были самые ужасные места Москвы, лихачи и притоны, целые улицы, отданные разврату, трущобы погибших созданий».
Но мы-то давно идём дальше, мимо чешского флага, мимо скромного бюста, мимо разбойного рынка, по улице, имевшей некогда славное название Живодерка, а теперь переменившей его на не менее славное дипломатическое.
Вот. Упёрлись. Садовое Кольцо.
То ли разбежаться и вломиться в троллейбус — вот он, отчаливает от остановки слева. «Букашка» стала мне родной — каждый день в школу, туда и обратно.
Но кончена первая часть нашего путешествия: пятнадцать минут и пятнадцать лет.
Кряхтя, перелезем через Кольцо и двинемся по Бронной.
Сверху Москва похожа на древесный спил. Годовые кольца улиц неплотно прилегают друг к другу, и во все стороны расходятся трещинки магистралей. Я, как жучок, сейчас начну грызть к центру, тем маршрутом, который я осваивал долго и запомнил навсегда.
Бронная, Патриаршьи. Булгаков.
Бронная, Патрики… Так их зовет здешняя семья и Прудя — собака, произведённая, проименованная от Прудона, соглашается с этим.
В Москве существует немного мест для встреч — как и в Ленинграде. С длинным и худым Авциным нужно встречаться близ метро «Краснопресненская», около рабочего с гранатой.
Там, около этого бронзового дебила, стоит мой Авцин, там стоит он, будущий гений дорожных машин, и скалит свои огромные зубы.
Вряд ли он ждет меня сейчас. Ну и Бог с ним — можно услышать какую-нибудь гадость.
Ещё хорошо стоять у газетных стендов в конце Гоголевского бульвара, театрального киоска внутри станции метро «Парк Культуры», а, отъезжая в Крым, необходимо выехать на эскалаторе под грузом рюкзака к «фонтану» на Курской.
Никакой он не фонтан, ну да это не важно.
Летом в Москве надо встречаться на Патриках.
Нужно сидеть на скамеечке, спиной к полированной Моське и Волку с золотистыми зубами, лениво разглядывая домик на той стороне (о его назначении мы скажем позднее). Прямо на нас, отвернув штору, смотрит поэт, зажав в зубах карандаш.
А друг мой пишет Ему письмо, таким же карандашом старательно выводя: «Городок наш Веймар небольшой. Весь он виден с нашей мусорной кучи…».
Удачи тебе, друг.
Хорошо сидеть на Патриках. Главное в историю какую-нибудь не влипнуть. Неважно, если вас никто не должен встретить. Всё равно. Посидите.
Вы-то посидите, а я пойду дальше. Дорога проторена, этим путем за нечистой силой бегал Бездомный. Как ни странно, но тропы наши с ним сходятся. Есть тут ещё один переулочек и улица, и ещё одна… Пробираюсь через лабиринт жёлтого кирпича — лет через пять в каждом простенке по мемориальной доске будет — и вот оно, она в общем, рядом.
Церковь Большого Вознесения.
— Знаем, знаем, Пушкин венчался! — закричит досужий слушатель. Что с ним говорить? Ему не интересно, он всё уже знает. Ему бы посидеть в скверике рядом, на храм поглядеть.
Псковский храм похож на белый гриб — крепенький, приземистый, славный такой гриб. Владимирские церкви покрыты белой пеной каменной резьбы. Северные же, сложенные из тёмного дерева, напоминают всё то, из чего сделаны — хмурые елки, высокие стройные сосны. Это мостики между вечнопасмурным небом и зеркалами серой воды…
«Я сидел в прекрасном сквере, перед входом в Божий храм, но не думал я о вере, а глядел на разных дам…».
Все равно не хочет. А нам, к сожалению, недосуг.