У доктора захватило дух от красоты зрелища, когда Дэвид кружился и парил над ним в безумном восторге от своих крыльев. Он неосознанно чувствовал, как нужно поворачивать, снижаться и взлетать, хотя в его движениях ещё была неловкость, и иногда он валился на бок.
Когда Дэвид Рэнд наконец, снизился и опустился перед доктором, легко сложив крылья, его глаза сияли электрической радостью.
– Я умею летать!
Доктор Хэрримэн кивнул:
– Ты умеешь летать. Я знаю, что не могу запретить тебе этого, но прошу тебя не покидать остров и быть осторожным.
К тому времени, когда Дэвиду исполнилось семнадцать, ему больше не нужно было напоминать об осторожности. В воздухе он чувствовал себя, как настоящая птица. Теперь он стал высоким, стройным, золотоволосым юношей. На его прямой, как стрела, фигуре были только шорты – вся одежда, в которой нуждалось его тело с горячей кровью; дикая, неистощимая энергия отражалась в тонких чертах его лица и лихорадочно горящих голубых глазах.
Его крылья стали великолепными сверкающими бронзовыми крылами, которые в размахе достигали десяти фунтов, а, сложенные на спине, своими нижними перьями касались пяток. Постоянные полёты над островом и ближними водами развили в мышцах Дэвида огромную силу и выносливость. Он мог проводить целый день, летая над островом, высоко взмывая на шумящих крыльях, а затем неподвижно кружа, планируя, медленно снижаясь. Он мог догнать и обойти в воздухе почти любую птицу. Он врывался в стаю фазанов, и его звонкий смех взлетал высоко в небо, когда он стремительно вращался и кружил среди перепуганных птиц. Он выдергивал перья из хвостов разъярённых ястребов, не успевавших ускользнуть, и быстрее любого ястреба он мог упасть на кролика или белку, бегущих по земле.
Временами, когда туман заволакивал остров, доктор Хэрримэн слышал звенящий крик в сизых клубах тумана над головой, и знал, что Дэвид где-то рядом. Или вот он – над блистающими водами, стремительно падает в них, но в последний момент расправляет крылья, скользит над пеной волн, и чайки заходятся криком, когда он снова взмывает ввысь.
Ещё ни разу Дэвид не улетал далеко от острова, но доктор знал по своим редким визитам на большую землю, что интерес к летающему юноше был ещё высок во всем мире. Фотографии, которые доктор давал научным журналам, больше не удовлетворяли любопытство публики, и люди на катерах и аэропланах с новинкой техники – киноаппаратам – всё чаще стали появляться у острова, надеясь заснять Дэвида в полёте.
С одним их этих аэропланов произошло такое, о чём долго потом говорили его владельцы. Это были пилот и оператор, которые, несмотря на запреты доктора Хэрримэна, появились в полдень над островом и принялись нагло кружить в поисках летающего юноши.
Догадайся они взглянуть вверх, они увидели бы высоко над собой Дэвида, следящего за ними. Он рассматривал аэроплан с пристальным интересом, к которому примешивалось презрение. Он уже не раз видел эти летающие лодки, и ему было досадно за их мёртвые, неуклюжие крылья, с помощью которых бескрылые люди пытались летать. Но этот аэроплан, летевший прямо под ним, возбудил его любопытство настолько, что он ринулся вниз, преодолев воздушный поток от пропеллера.
Пилота в его открытой кабине чуть не хватил удар, когда сзади кто-то похлопал его по плечу. Он испуганно оглянулся и, увидев, улыбающегося Дэвида Рэнда, кое-как примостившегося на фюзеляже за его спиной, потерял на мгновение контроль так, что машина накренилась и начала падать.
Оглушительно захохотав, Дэвид Рэнд соскочил с фюзеляжа, развернул крылья, и поток воздуха унёс его вверх. К пилоту вернулось присутствие духа, он выровнял аэроплан, и вскоре Дэвид увидел, как тот, покачиваясь, направляется за пределы острова. Его хозяева достаточно потрудились в этот день.
Однако, растущее число любопытных посетителей возбуждало в Дэвиде ответное любопытство к внешнему миру. Его все больше и больше интересовало, что находится за голубыми водами, за низкими туманными очертаниями земли. Он не мог понять, почему доктор Джон запретил ему летать туда, отлично зная, что его крылья преодолеют сто таких расстояний.
Доктор Хэрримэн сказал ему:
– Скоро я возьму тебя с собой, Дэвид. Но ты должен подождать, пока не поймёшь одну вещь. Ты будешь чужим в этом мире.
– Почему же? – озадаченно спросил Дэвид.
Доктор объяснил:
– У тебя есть крылья, которых нет больше ни у кого в мире. И поэтому тебе будет трудно.
– Ну почему?
Хэрримэн поскрёб свой тощий подбородок и задумчиво ответил:
– Ты будешь сенсацией, Дэвид, своего рода потехой. Они будут смотреть на тебя, потому что ты не такой, как они, но смотреть они будут сверху вниз. Чтобы избежать этого, я и привёз тебя сюда. Ты должен ещё немного подождать, пока не разберёшься в этой жизни.
Сердито вскинув руку, Дэвид Рэнд показал на длинную стаю пронзительно кричащих птиц, устремлённых на юг, черную на фоне осеннего заката.
– А вот они не ждут! Каждую осень я вижу, как все, умеющие летать, улетают. Каждую весну я вижу, как они возвращаются и летят дальше. А я должен оставаться на этом крохотном острове!
Неукротимый инстинкт свободы сверкал в его голубых глазах.
– Я хочу летать вместе с ними, хочу увидеть эту землю и другие земли тоже.
– Скоро ты будешь там, – пообещал доктор Хэрримэн. – Я поеду с тобой и постараюсь тебе помочь.
Но в этот вечер Дэвид долго сидел в сумерках, подперев руками голову, сложив крылья и печально глядя на стаи улетающих к югу птиц. И потом ему всё меньше и меньше нравилось кружиться бесцельно над островом, и всё чаще засматривался он с тоской на бесконечные крикливые стаи диких гусей, летучие полчища уток и певчих птиц.
Доктор Хэрримэн видел, понимал тоску в глазах Дэвида и вздыхал.
– Он уже вырос, – думал он, – ему хочется улететь, как птенцу, покинувшему гнездо. Скоро я не смогу удержать его.
Но случилось так, что, неожиданно для всех, первым ушёл сам Хэрримэн. Уже давно сердце стало беспокоить его, и однажды он не проснулся, и изумлённый, недоумевающий Дэвид долго всматривался в бледное, застывшее лицо своего опекуна.
Весь этот день, пока старая экономка тихо плакала в доме, а норвежец отправился на берег позаботиться о похоронах, Дэвид Рэнд сидел со сложенными крыльями, подперев голову, и смотрел на синее пространство реки.
Ночью, в полной темноте и покое, Дэвид пробрался в комнату, где безмолвно и неподвижно лежал доктор. Дэвид прикоснулся к его сухой холодной руке. Горячие слёзы навернулись на его глаза, и комок подкатил к горлу от этого бесполезного прощального жеста. Крадучись, он вышел из дома. Луна, как красный щит, висела над восточным берегом, дул холодный и порывистый осенний ветер. Знобящий ветер доносил к нему радостные крики, клекот и курлыканье перелётных стай, похожие на призывное пение охотничьего рога. Дэвид приподнялся на носки, согнул колени, взмахнул крыльями и полетел, – выше и выше, пьянея от морозного воздуха, омывающего его тело и грохочущего в его ушах. И тяжелая печаль в его сердце уступила место безумной радости полёта и свободы. Он ворвался в кричащую стаю, и жгучий ветер сорвал смех с его губ, когда птицы бросились от него врассыпную.
Но когда они увидели, что странное крылатое существо, приставшее к ним, не пытается причинить им зла, они вернулись и успокоились. А над туманными вздымающимися водами тускло мерцала багровая луна, и беспорядочно мигали огни города, маленькие огоньки прикованных к земле людей. Пронзительно кричали птицы, и Дэвид пел и смеялся вместе с их радостным хором, и свист его крыльев попадал в такт, и высоко летел он в ночном небе на юг, навстречу приключениям и свободе.
Всю ночь и весь следующий день, с короткими передышками, летел Дэвид на юг – то над бескрайними водами, то над зелёными пышными полями. Он утолял голод, опускаясь на гнущиеся под тяжестью спелых плодов деревья. Следующую ночь он провёл в развилке высокого лесного дуба, тепло укутавшись своими крыльями.