ися ободьями были подняты на одну и ту же высоту. Воины стояли неподвижно и безмолвно, как предписывалось уставом, не обращая внимания на ликующих внизу людей. Берег ничем не был похож на вчерашнее сборище выкрикивающих свои призывы продавцов и рьяно торгующихся местных покупателей. Все рынки были закрыты, и приезжие загорные народы попрятались по лачугам, еще по прибытии сколоченным на скорую руку. Уродливые бараки серыми пятнами окружали яркую толпу, портя общее впечатление праздника. Эвмел недовольно поморщился: давно пора было снести эти неказистые хибары, выглядевшие грязным подтеком на цветастом платье страны, и выстроить на их месте что-нибудь более приличествующее. Правда, проблем потом не оберешься: их обитатели с яростью цеплялись за любую собственность, отстаивая её, как родную мать, и неважно, что им предлагали взамен. Мысль мелькнула, и владыка тут же забыл о ней: радостный люд приветственно взревел, увидев высокую золотую колесницу. Правитель благосклонно улыбался и кивал головой, пока квадрига спускалась с небольшого холмистого возвышения к причалу. Атланты - вольный народ, и их любезность трудно заслужить золотыми монетами, разбрасываемыми по сторонам, как, например, в завоеванном недавно Пирее. Поэтому баталия придется как нельзя кстати: очередная победа укрепит его ослабевшие позиции. Эвмел с явным удовольствием лицезрел раскинувшуюся перед ним картину, похожую на празднество в честь Посейдона. Да, война здесь была в потеху: она сулила прибыль, славу и возвышение, ибо непобедимое войско за всю свою историю не проиграло ни одного сражения, и верно, с поля брани почти все вернутся живыми. А за погибших семьи получали такое возмещение, что братья дрались между собой за право попасть в военную гимнасию. Тем временем в человеческом море мелькнул белый хитон. Прищурившись, Эвмел разглядел Тартеса: юный повелитель слился с согражданами, чтобы быть ближе к поданным. Похвальное стремление: всякий любит внимание вышних, и архонта тут же окружили жители его надела, восхваляющие ум и смелость властителя. Но кто это там, рядом с ним, в глубоко-синей одежде, окутанный черной россыпью волос? Непонятное раздражение охватило владетеля. До свадебной церемонии еще далеко, а Эврифея уже облачилась в одежды царской нареченной. Он глубоко вдохнул: в конце концов, разве это не свидетельствует о том, что девушка открыто признает победу его государства, как уже свершившееся деяние? Ведь клятвы будут даны только после успешного похода на акрополь. Владыка отвернулся. Странно, что Эврифея волнует его, словно внезапная буря, пришедшая в полный штиль: надо бороться с заразой, пускающей корни в его спокойствие. Как бы там ни было, хорошо, что Тарт останется в Атлантиде. Эвмел вспомнил короткий спор, вспыхнувший вчера на торжественном пиршестве, посвященном отплытию войска, когда он назвал семь имен, которым предназначено было командовать ратью на поле брани. Вначале архонты удивились, а потом запротестовали, опьяненные вечерней духотой и сладкими, медово-травяными настойками. Больше всех был недоволен Тартес, недавно перешагнувший порог юности и рвущийся в бой. Местор, напротив, желал остаться в Атлантиде - много нерешенных проблем в наделе, говорил он, и вовсе не время отсылать всех в поход, когда есть чем заняться и тут. Эласипп, казалось, поддерживал Эвмела, но насчет Тартеса был не согласен - молодым надо уступать, возражал брат, а старшим править. Гадер единственный молчал и тонко улыбался, глядя в наполненную до краев чашу. Но это притворное согласие владетелю не нравилось больше возмущения остальных. Когда перепалка стихла, атлант твердо повторил свое решение. И поскольку архонты так и не смогли прийти к единому мнению, последнее слово осталось за ним. У Эвмела были свои идеи на этот счет. Любимого младшего брата владыка задержал, опасаясь, что тот по своей горячности наделает глупостей в бою. Гадер казался самым ненадежным - хитроумный правитель мог изобрести способ воспрепятствовать войне. Конечно, именно Гадеру была препоручена подготовка квадриг, но подвоха ожидать с этой стороны не приходилось - вряд ли он осмелится гадить прямо под носом. Кроме того, властителю весьма не понравился вчерашний разговор с садовником. Нанятый следить за порядком круглолицый рябой парнишка из Загорья, застенчиво моргая водянистыми глазами, сказал, что купоросом давно уже ничего не обрабатывал, а виноградники поливает каждый день. - И посему, о владыка, - сказал он, кланяясь чуть ли не в ноги, - вино должно быть превкусное. Я совсем, совсем тут ни при чем. Именно так и сказал: «превкусное». Эвмел поблагодарил смешного паренька, пообещал увеличить ему жалованье и отправился на винодельню - взглянуть, как идут там дела, а заодно испробовать напиток на месте. Слуги сбежались, завидев его, и главный царский винодел собственноручно поднес мудрейшему фиалу с молодым летним вином, терпким, туманящим голову, отдающим ароматом свежих ягод и приправ - но без единого намека на горечь. - Великолепное вино, - произнес царь, возвращая фиалу, - да хранит вас Посейдон. Винодел рассыпался в благодарностях, уверяя, что отныне они будут готовить настоящую амброзию, и Эвмел покинул сад в полной уверенности, что горчинка ему не привиделась. Итак, следовало искать отравителя, но искать по возможности так, чтобы никто о том не прознал. Если владыка появится на кухне, переполох выйдет еще более знатный, потому следовало придумать способ поизысканнее. Пока что его подозрения падали на Гадера. Только общим советом архонты могли приговорить одного из братьев, затеявшего заговор, к смерти. Никогда это не будет - никогда шестеро из десятерых не проголосуют за, больно много у изменника сторонников и друзей. И к тому ж неизвестно, действовал ли он один. А вот оставшись в одиночестве, пойманный за руку, Гадер будет гораздо разговорчивее. Особенно если учесть, что из правила существовало исключение: военное время позволяло казнить предателя сразу. И если семеро братьев отправятся на войну, возражать правителю будет некому. Эвмел сладко улыбнулся своим мыслям. Квадрига очутилась достаточно близко к народу, и он приказал остановиться. Толпа приняла его улыбку как знак милости к ним, и ликующие крики, стихшие во время спуска, возобновились. На гигантской внешней стене, отстоявшей от последней гавани не меньше чем на пятьдесят стадиев и растущей прямо из моря, трижды протрубил рог. Стражники, охранявшие морские ворота, принялись тянуть чудовищно толстую цепь, перекрывавшую пролив поперек. Рог протрубил вновь, и скрипучие створки начали медленно расползаться в разные стороны. Латники на триерах вскинули свои щиты и, потрясая ими в воздухе, в прощальном жесте, дважды стукнули по ним оружием. Горожане на пристани вопили и махали руками. Ближайшие к вратам корабли величественно вскинули паруса в надежде поймать попутный ветер, и торжественно двинулись вперед.