Надо было скорее уносить ноги, но сделать это следовало как можно тактичнее, чтобы не спровоцировать новой вспышки гнева у Фионы. «Так вам с ней не разделаться, – быстро заговорил мне в ухо неизвестно откуда взявшийся Джон Дарлингтон, – ее придется просто выебать, и тогда она успокоится часа на два. Сочувствую вам, old man, но боюсь, что без этого не обойтись». Когда я в отчаянии стал его уверять, что не могу, ну просто потому, что никак не могу, он сурово заметил, что о нашем колледже и в особенности обо мне и так ходят разные слухи и что едва ли можно будет избежать серьезного скандала (не забывайте про Манчестер, старик!), не прибегнув к этому давно испытанному средству. Сделать это лучше всего в маленькой темной буфетной, и он очень рекомендует свой рецепт: две части сливок, две части сбитого желтка, три части чистого спирта, одна часть сахара и две части рижского бальзама (как он мог узнать о рижском бальзаме?). После этой смеси совершенно безразлично, кого и где.
Тетка Александра ласково положила мне руку на плечо и объяснила, что я боюсь ебать Фиону не из-за физического отвращения к ней, а из-за моего, тоже физического, отвращения к Истинному Знанию. Я должен это сделать не ради репутации моего омерзительного колледжа, как считает этот неисправимый пошляк Джон Дарлингтон, а единственно ради открытия себя Знанию.
Было совсем темно. Я лежал на полу в буфетной в измятом смокинге и мокрых брюках. Рядом со мной сидела, обхватив колени, какая-то женщина, определенно не Фиона. Я ее спросил, не заметила ли она, куда делась змея из моего кармана? Она сказала, что когда я был на ней, то она заметила, как какая-то маленькая змейка, быстро извиваясь, ползет к двери: «Я видела отблеск света на ее чешуе». – «А ты не боишься змей?» – «Нет, я даже люблю их, если они не ядовитые».
Мы вышли в коридор. Пол был залит говном и мочой из Фиониного ведерка. Когда мы вернулись в залу, то увидели, что Фиона, Александра и одна из тех двух красивых женщин, с которыми я беседовал, сидят за низким круглым столом и тихо разговаривают. Они не обратили на нас внимания, и я подумал, что, наверное, женщина, которая была со мной, и была другой из тех двух.
Мы вышли на улицу без огней из окон и фонарей. Я подумал, что ей холодно, и набросил смокинг ей на плечи.
Конец декабря, 1990
Конец ученичества
Выжатое на поверхность сна прошлое оказывается будущим, уже совершающимся в «абсолютном настоящем» времени сна, – об этом довольно писалось и говорилось. Но время – не все. «Что» сна, его тема, – вот что определяет пространство твоего движения и думанья: во сне нет жизни, отличной от жизни. В этом, третьем сне тема Знания появляется в виде одной из своих вариаций: игра с судьбой – так назову я ее здесь. Игра с судьбой становится возможной только тогда, когда ты уже понял, что любишь свою судьбу, но еще не понял, что новое знание может тебя увести и от нее. Страх быть оставленным на произвол судьбы – страх тех, кто не знает свою судьбу и оттого видит в ней угрозу, – искал себе облечение в устройстве жизни (как можно устроить то, чего нет?). Сон давал передышку, не принося знания. Оставалось жить, любить, творить даже, но все это было устрашающе неполноценно. Играть с чем бы то ни было – не говоря об игре с судьбой – было совершенно невозможно («Тут не до игры», – на московском диалекте того времени), то есть не с кем и некому. Зато можно было «гулять» и «разгуляться» (на том же диалекте).
Так или иначе, но этому сну предшествовало решение не брать с собой Элизабет (женщину, в которую я тогда был влюблен) в 1991 год, чему нисколько не противоречило то, что я взял ее с собой в замок Лидз (норманской стройки конца XII века), ибо решение относилось к месту, а не времени. Идея моего юного друга Андрея Белла о том, что Судьба дает то, что ты у нее просишь, но – с прикупом, здесь полностью оправдалась. И не надо, как это сделал нынешний Великий Поэт, называть это «игрой без правил». Без его правил, скажем так, но у поэтов свои правила.
Еще этому сну предшествовало решение моего учителя Ллойда не возвращаться на свою родину в Уэльс и даже вовсе продать свой дом там, в Абегевени. Иными словами, он решил не брать меня с собой в свой 1991 год. Когда я заметил, что не поздно ли менять правила жизни, когда нам обоим за шестьдесят, он ответил старой викингской поговоркой -«никогда не поздно быть сожженным заживо в своем собственном доме». На что я процитировал из Эндрю Андерхилла: «Каждый попадается в ловушку по своему размеру, но если ты случайно попал в капкан для слонов, то не думай, что ты на свободе». Это стиль наших трансатлантических разговоров. Был ли я действительно его учеником? Или просто научился поддерживать беседу с ним, только чтобы сохранить status quo моего запоздалого ученичества? Подлаживаться – очень важная черта моего характера, нередко оборачивающаяся грубостью или даже истерикой.