Эта гипотеза получила подтверждение в позднейшие века. Джеймс Клерк Максвелл, развивая свои идеи об электромагнитных явлениях в относительно свободной в интеллектуальном отношении обстановке пресвитерианского Эдинбурга, доказал, что «предельная скорость» Галилея — это не что иное, как скорость света.
А позднее, в девятнадцатом веке, астрономы нашей австралийской обсерватории, измерив доплеровский сдвиг частоты света в отдаленной туманности, сумели доказать, что окружающая нас вселенная действительно расширяется, как и было предсказано в работе Галилея.
Мэри не стала добавлять, что сотрудники обсерваторий Южной Земли, главным образом аборигены, давно доказали по параллаксу звезд и то, что Земля действительно вращается вокруг Солнца, как безусловно полагал Галилей.
Наконец она дошла до пресуществления.
— В тринадцатом веке Фома Аквинский обосновал таинство пресуществления — как причастие может быть в одно и то же время и куском хлеба, и телом Христовым — при помощи физики Аристотеля. Причастие имеет внешнюю форму хлеба, но внутреннюю сущность Христа. Прошло уже более ста лет с тех пор, как блаженный Альберт Эйнштейн, в то время простой церковный служитель, показал, что трансформация хлеба в плоть может быть описана посредством галилеевской ротации четырех измерений, не постижимой нашими органами чувств. И насколько я знаю, ватиканская комиссия рассматривает возможность принять эту трактовку в качестве основополагающей, второй схоластики. А в основу ее легли догадки Галилея…
— Я часто думала, — сказала она в заключение, — что если бы ссора с власть имущими не вынудила Галилея сосредоточиться на динамике — или, того хуже, если бы суд и приговор не отняли у него силы, а то и жизнь, — возможно, открытие теории относительности движения отодвинулось бы на несколько веков.
Речь ее была встречена кивками и улыбками священнослужителей — они готовы были принять в качестве объяснения своего главного таинства мудрость человека, умершего четыреста лет назад, которого их Церковь едва не подвергла гонениям.
В конце мессы к Мэри подошли Ксавьер и Ансельм Фэйруэзер.
— Мы не могли аплодировать, — сказал Ксавьер. — В церкви это запрещено. Но вашу проповедь высоко оценили, лектор Мейсон.
— Ну что ж, спасибо.
Ансельм сказал:
— Некоторые моменты в вашей речи, лектор, пробудили мой интерес. Вы когда-нибудь слышали об Академии рысьеглазых? Названа так в честь рыси, самой остроглазой из крупных кошек. Это было содружество свободомыслящих ученых, основанное во времена Галилея для борьбы против господства Церкви в философии. Академия опубликовала последние книги Галилея. После Галилея она ушла в подполье, но продолжала поддерживать новых мыслителей. Она встала на защиту Ньютона, когда его отлучали от Церкви, защищала Фонтенеля, а после помогла Дарвину бежать в Шотландию.
Мэри бросила взгляд на сидящих перед ней священнослужителей. На бесстрастном лице Ксавьера читалось невысказанное предостережение.
— Вы что-то хотите мне сказать, мистер Фэйруэзер?
— Послушайте, не могли бы мы поговорить наедине?
Выйдя из собора, она пошла следом за Ансельмом. Ксавьер явно не желал быть свидетелем их разговора.
Они вдвоем прошли по Блэкфрайарз к реке, а потом на запад по набережной Виктории. Под черными от сажи железными мостами по Темзе тут и там сновали маленькие паровые суденышки. Очертания города на фоне неба, насколько можно было увидеть отсюда, выглядели плоскими, прижатыми к земле, бедные лачуги раскинулись по низким холмам скомканным одеялом, кое-где прорезанным тонкими шпилями церквей. Город по сравнению с Куктауном был огромный, но казалось, что он гниет под этой плотной пеленой дымного тумана. На улицах на каждом шагу попадались дети, их в этой католической стране было с избытком — босоногих, чумазых от копоти, оборванных. Интересно, многие ли из них ходят в школу и имеют доступ к лекарствам, которые привозят через океан из клиники Пастера, из Южной Земли в охваченные болезнями города Европы.