Только я освободил Пушистика из коробки с разрозненными частями конструктора и старыми фигурками персонажей «Звездных войн», принадлежащих Джереми, как случайно заметил завернутый в тряпки продолговатый сверток, лежавший перед топкой. Я не собирался задерживаться в подвале дольше, чем это было необходимо, — там странно пахло, а свет, проникающий через высокое пыльное окошко, имел необъяснимый зеленоватый оттенок, как вода в пруду, в котором нельзя купаться. Но, к собственному удивлению, я обнаружил, что вместе с медвежонком все же подошел к печке.
Кто-то плотно засунул сверток под решетку, и я тянул его изо всех сил, а когда добился своего, пребольно шлепнулся на задницу. Зато сверток с металлическим звоном выскочил из щели. Мгновенно забыв о медвежонке, я потер ушибленное место и принялся изучать находку. Теперь, когда я достал его, было видно, что сверток замотан испачканными сажей тряпками и перетянут коричневой бечевкой. Он был не больше двух футов длиной.
Я развязал узел и потянул бечевку. Сверток развернулся сам собой и представил моему взору набор покрытых ржавчиной штырей с большими шляпками, приблизительно футовой длины. Я поворошил тряпье, из него выпал скальпель и еще какие-то инструменты, полностью заржавевшие, как и штыри. Среди них был большой старый деревянный молоток, зловещего вида нож для рубки мяса и зауженный к концу стержень, похожий на те, что используются мясниками для заточки ножей. Последней показалась большая вилка с ручкой из слоновой кости.
Я нагнулся и поднял вилку.
И в этот момент услышал за своей спиной скрип ступеней.
— Мама тебя за это прибьет, — сказал Джереми.
От неожиданности я подпрыгнул и оглянулся через плечо. У подножия лестницы, прислонясь спиной к расшатанным перилам, стоял брат. Вот тогда я вспомнил мамино предостережение не спускаться в подвал. Там был грязный, утрамбованный до плотности бетона земляной пол, а мама всегда боялась, что мы испачкаем одежду.
— Не прибьет, если ты ей не расскажешь, — возразил я.
— Кроме того, ты крутишься около печки, — добавил Джереми.
— Я и близко к ней не подходил.
— Наверняка подходил.
Джереми пересек подвал и присел на корточки рядом со мной. Я смотрел на него сверху вниз. Должен честно признаться: я не был идеальным ребенком, поводом для зависти соседей. Я был тощим непривлекательным мальчишкой, глядящим на мир через пару толстенных линз. Джереми даже как-то потратил солнечный полдень на то, чтобы с их помощью поджечь муравейник. Мать называла меня подменышем, поскольку во мне проявились черты чьего-то чужого генофонда.
В отличие от меня, Джереми уродился светловолосым и симпатичным и уже сейчас был широкоплечим. Он был тем ребенком, с которым приятно зайти в кафе, приветливым и сообразительным, способным очаровать окружающих. Вот и сейчас он продемонстрировал свою обаятельную улыбку и хлопнул меня по плечу.
— Господи, Сим, да это же какое-то древнее старье. Интересно, сколько лет оно тут провалялось?
— Не представляю, — ответил я, но при этом вспомнил, как хозяин дома говорил отцу, что дом построен лет сто пятьдесят назад, на что папа тихонько пробормотал, что с тех пор им явно никто не занимался.
Джереми поднял с пола один из штырей, и у меня сжалось горло от непонятного предчувствия. Он повертел железку в руках и уронил на пол.
— Противно держать ее в руках.
— Так ты не станешь рассказывать маме? — спросил я.
— Не-а. — Казалось, он на мгновение задумался. — Потому что этот скальпель может мне пригодиться, чтобы препарировать Пушистика. — Он окинул меня издевательским взглядом, а потом снова хлопнул по плечу. — Ты должен больше мне доверять, братишка.
В следующую секунду я услышал, как за ним захлопнулась дверь подвала.
Оказалось, я настолько сильно сжимал в руке вилку, что ручка стала горячей. На руке побелели костяшки. Я чувствовал себя так странно, что просто выронил вилку на пол. Потом собрал инструменты, снова завернул их в тряпку и засунул на прежнее место, под решетку.
К тому времени, когда я поднялся наверх, мысли о находке вылетели у меня из головы. Но не совсем. Я не думал о свертке, по крайней мере сознательно, но все же он остался у меня в памяти. Так бывает, когда выключаешь в комнате свет, — вся мебель остается на своих местах, и ты ощущаешь ее в темноте. Так и боль не исчезает до конца. Даже если принять лекарство, боль остается где-то внутри, как острые скалы скрываются под плавно текущим потоком. Боль никогда не проходит. Она напоминает о себе, как камень в кармане.