Сержант стоял, а немец, растопырив колени, сидел на складном стуле. Из тюбика вроде как для зубной пасты он выдавливал плавленый сыр на кусок хлеба. Сержант курил, а немец ел и только взглядом остановил меня.
— Was sucht er hier? — спросил он.
— Чего тебе здесь надо? — перевел сержант.
Я сказал, что потерял свою часть.
— Er hat seine Einheit verloren, — сказал сержант.
— Warum ohne Waffe?
— Где твое оружие? — спросил сержант.
Я ответил, что я из трудбата.
— Jude? — переспросил сержант.
Это даже я понял. Я пояснил, что я не еврей, а просто меня как распространителя рабочей газеты призвали в особый трудбат.
— Was? — спросил немец.
— Jude, — повторил сержант.
Немец встал. Отряхнул с мундира крошки.
— Ich werde ihn erschiessen, — сказал он.
— Сейчас господин фельдфебель расстреляет тебя, — перевел сержант.
Я почувствовал, как меня прошибает пот и к горлу подкатывает тошнота. Немец закрутил тюбик с сыром и взялся за автомат. Говори я по-немецки, я, наверное, смог бы объяснить ему, что, раз не ношу желтой повязки, значит, я не еврей, и тогда все было бы по-другому.
— Er soll zehn Schritte weiter gehen.
— Отойди на десять шагов, — сказал сержант.
Я сделал десять шагов, по щиколотку увязая в грязи.
— Gut.
— Хорошо.
Я остановился. Фельдфебель направил на меня автомат. Я только помню, что у меня вдруг сделалась неимоверно тяжелая голова и все внутри оборвалось. Фельдфебель опустил автомат.
— Was ist sein letzter Wunsch? — спросил он.
— Говори свое последнее желание, — перевел сержант.
Я сказал, что хотел бы сходить по нужде.
— Er will scheissen, — перевел сержант.
— Gut.
— Хорошо.
Пока я делал свои дела, фельдфебель держал автомат наперевес. Когда я поднялся, он снова нацелился.
— Fertig? — спросил он.
— Готово?
Я сказал: готово.
— Fertig, — доложил сержант.
Автомат фельдфебеля был нацелен мне куда-то в пупок. Минуты полторы, наверное, я стоял так. Затем, все еще продолжая в меня целиться, фельдфебель сказал:
— Er soll hupfen.
— Прыгай! — перевел сержант.
За прыжками последовала команда ползти по-пластунски. Потом — пятнадцать раз упор лежа. Напоследок фельдфебель скомандовал «кругом».
Я исполнил.
— Stechschritt!
— Парадный шаг! — перевел сержант.
— Marsch! — сказал фельдфебель.
— Шагом марш! — перевел сержант.
Я зашагал. Просто идти и то можно было с трудом, а уж чеканить парадный шаг… Комья грязи так и летели выше головы. Я двигался ужасно медленно и все время чувствовал, как фельдфебель целит мне в спину. Я и сейчас могу показать то место, куда было направлено дуло автомата. Если бы не эта грязь, все мои страхи тянулись бы минут пять. А так прошло, наверное, полчаса, прежде чем я решился лечь на живот и оглянуться.
Я не знаю также и итальянского: к сожалению, у меня вообще нет способностей к языкам. В прошлом году, когда я летом отдыхал с группой наших туристов в Римини, однажды вечером у роскошной гостиницы «Регина палац» я увидел того фельдфебеля. Мне не повезло. Подойди я на полминуты раньше, я бы убил его, а так он даже не заметил меня. Вместе с многочисленными спутниками он сел в красный автобус со стеклянной крышей, в то время как я по причине незнания языков кричал по-венгерски:
— Остановитесь! Высадите эту фашистскую свинью!
Швейцар, темнокожий суданец, на целую голову выше меня, погрозил пальцем, чтобы я убирался прочь. Даже ему я не мог объяснить, в чем дело, хотя он, наверное, помимо итальянского, знал французский и английский. Я же, к сожалению, кроме венгерского, не говорю ни на каком другом языке.