Рассказы неизвестных людей
Рассказ 1.
«Я совсем еще сопляком был, забрали меня со школьной скамьи, даже с семьей попрощаться не дали. Знаешь, это сейчас показывают, что добровольцев только на войну брали, и то не всех, а в реальности оно все не так было. Совсем. Забирали всех, буквально, могли на улице прохожего поймать и отправить на фронт, многие матери детей из домов не выпускали, что бы их не «поймали». Не все за идею ратовали. Не все, далеко не все с радостью на войну шли, чьи-то идеалы отвоевывать. Говорят, что мы, немцы, народ жестокий, что с жестокостью рождаемся... Но я тебе вот что скажу, мы настолько же жестоки, как и лев, который охотится ради добычи пропитания. У всех народов есть те, чью жестокость не возможно объяснить и уж тем более оправдать, и среди нас, безусловно, есть такие, и были и будут... Но знаешь, мы по натуре своей, как и большинство людей, не злобные, не жестокие, жесткие - да, прямолинейные - да, чувства редко демонстрируем -да, и именно это принимают за жестокость. Грустно это... Нас с пеленок воспитывали в строгости, в дисциплине. Мы народ точный, во всем должна быть дисциплина и порядок, но не до фанатизма... А тут... когда непонятная возня началась, я сразу смекнул, что не к добру это все шуршание. Вербовка всегда велась, но в 36-ом сильно расширили «вместимость» армии. Мне тогда годков 11 было. А через четыре года прям из класса всех забрали и как мы были, в гимназийской форме, так и повезли нас в неизвестном направлении. Привезли на пустошь какую-то, там мужики сараи сколачивали, и нас, сопляков тоже заставили сараи колотить. Обещали, что как отстроим бараки, да заборы натянем - нас домой отвезут и зачтут как армейскую службу. Да только ничего этого не случилось. Через полтора года нам вручили оружие и отправили убивать. Всех, кто был в состоянии удержать ружье, всех отправили. Я уже считался чуть ли не стариком, шестнадцать мне тогда уже исполнилось. Помню, мальчонка с нами был, 12 лет, он не понимал, чего от него требуют и зачем ему оружие, все время плакал и трясся... Нас в поезд погрузили, отвезли куда-то, я так и не понял, где мы были, на границе с какой страной. Там уже вовсю стреляли, что-то вечно взрывали. Я тогда понял, что мы просто мясо на убой, отвлекающий маневр, как и те, что с другой стороны... Речь всякая слышалась, и английская и русская, французы были и желтолицые... И такие же дети, как и мы, и совсем старики... Что мы там делали?! Нам дали форму, не по погоде, уже октябрь был, солнце светило, но уже не грело, а если дождь шел - то мы просто замерзали. Вечно голодные, вечно промокшие, многие умирали не от пуль или взрывав, от жара и лихорадки. Я помню, как первый раз выстрелил, попал в человека, а он даже оружие свое не поднял, в глазах печаль и обреченность... Мы там все понимали, что домой вряд ли вернемся, но ни умирать, ни убивать не хотелось... Не знаю, на каком святом духе держались... Знаешь кому молятся те, кого отправили убивать? Вот и я не знал, но молиться начал, нет, не богам, ни неизвестной силе, матушке молился, каждый день... земле молился, людям, что были со мной там, таким же старым детям, как и я... Я до сих пор не понимаю, зачем была та война, за какую идею и чью идею мы там убивали друг друга... Но злости у нас не было, ни у кого, ни злости, ни жестокости. В один прекрасный день, солнце светило и моросил мелкий дождик, послышался шум и начался металлический дождь... Когда нибудь лопался воздушный шарик над самым ухом? Когда меня в воздух подбросило, звуков не было, я не понял, что произошло... а потом звуки стали в голове проявляться, протяжные, долгие, невыносимо громкие и в то же время ужасно далекие... Как будто тысячи воздушных шариков над ухом лопнуло одновременно... Видел, как капает дождь, медленно, размеренно, капли воды падают в строгом порядке, в их строе нет изъяна, комья земли, взлетающие в воздух, нарушали этот строй капель... Мне казалось, я слышал крики, не знаю, было ли это галлюцинацией или на самом деле люди кричали... Время тогда практически остановилось, не существовало ничего, кроме строгого ряда капель, разбиваемого землей... Не знаю, как я оказался в том госпитале, проснулся я и не чувствую тела, понимаю, что вроде жив, но тела нет, я его не чувствую, совсем. Меня парализовало полностью, мог только моргать. Таких как я, калек, бесполезных, отправляли в какие-то бараки, похожие на те, что мы строили в 40-ом. Мы хотели смерти, желали ее, но в нас поддерживали жизнь, заставляли дышать, кормили и поили, впрочем, не особо хорошо, только что бы не сдохли от голода... Почему контуженых и инвалидов не убивали, а помещали в те бараки - не знаю, я много думал, тут для этого предостаточно времени, может хотели за счет нас, ведущих овощной образ жизни, показать свое благородство, мол вот, с поля боя вытащили, обеспечили им жизнь, в их нелегких условиях... Вот только забыли упомянуть, как мы на тех полях боевых оказывались... И знаешь, ведь оно так всегда, пока человек хочет жить, просто жить, его отправляют эту самую жизнь отнимать и рисковать своей, а когда умоляет о смерти, его заставляют жить... Я овощем лет десять просуществовал... Потом все же умер, просто замерз насмерть и все. Когда помер, искал матушку да родичей, нашел только матушку. На могиле своей ее встретил, оказывается, меня еще тогда, в первый же год похоронили, пока я бараки сколачивал... Теперь вот здесь существую, ищу, кто меня выслушает, может и до дверей проводит... Не провожаешь? Что ж... спасибо и на том. Наконец-то выговорился, пойду я.»